Можно вспомнить и гораздо более раннюю публикацию Эпштейна, где он уже обращался к сходному жанровому определению, но еще не ставил перед собой непосредственную задачу словотворчества. В книге «Парадоксы новизны. О литературном развитии ХIХ — ХХ веков» (М., «Советский писатель», 1988) Эпштейн ввел понятие «кенотипа» (от греч. «кенос» — новый), обозначающее (в отличие от архетипа) устойчивое семантическое новообразование, клише, образец, сложившийся в конкретных исторических условиях. (Примером кенотипа как раз и является само слово «кенотип».) И вот спустя более чем десять лет Эпштейн к своим идеям вернулся, но вернулся совсем иначе вооруженный, не только теоретически, но и технически.
Слово как жанр (однословие) требует контекстной интерпретации. Причем этих контекстов должно быть неограниченно много, иначе однословие не реализуется как произведение словесного творчества (в данном случае «словесное творчество» нужно понимать буквально, как создание слова, а не произведения из слов). Слово становится словом только тогда, когда оно входит в язык. Если для книги достаточно нескольких читателей, чтобы она существовала, то для отдельного слова читателей совсем не надо, но необходимо неограниченно много носителей этого слова — носителей языка, это слово употребивших хотя бы однажды. В качестве удачного словотворчества Эпштейн приводит слово Карамзина «промышленность». Здесь с ним можно только согласиться. Но таких удач действительно мало. Практически никому, даже Далю, Велимиру Хлебникову или Солженицыну, ставившим перед собой задачу создания слова, не удавалось создать много новых общеупотребимых слов, тех, которые вошли бы в язык на равных правах с уже существующей лексикой. Удачи скорее сопутствовали творчеству непреднамеренному, как в случае с Карамзиным. Если стихи «случаются», то слова и подавно.
В чем тут дело? Ведь, действительно, можно только согласиться с Хлебниковым, утверждавшим, что мы используем много приблизительных по значению слов, вместо того чтобы создать одно новое, точное. В языке много реальных словесных лакун. Как написал Эпштейну один из его читателей, в английском языке нет слова «сутки», а в иврите нет слова «горячий». Нам трудно себе это представить, и это впечатляет. Мы сегодня испытываем сильное давление американизированного английского языка, который очень активно внедряется в словарный запас русского, образуя грамматические формы, адаптируясь, становясь своим. Например, прилагательное «эксклюзивный», который вообще-то просто «исключительный», но, как выясняется, не совсем. Прилагательное синонимично, но оно не совпадает с русским аналогом по сфере своего употребления: газетные, телевизионные новостные полосы и программы явно предпочитают именно его. «Эксклюзивное интервью» — речевой штамп, а вот «исключительный разговор» — совсем о другом. Но дело не только в новых реалиях нашей жизни, которые мы впитываем вместе с языком, дело еще и в том, что любой живой язык — и современный русский в том числе — это губка, а губка-то состоит на девяносто процентов из воздуха, из пустоты, если бы было иначе, язык окаменел бы и умер. А он способен развиваться — в частности, принимать в себя и создавать новые слова. Язык способен принимать слова не только из другого языка, но и от творца слов — от Эпштейна, например. Но почему так редко новые слова, нарочно созданные тем или иным автором, закрепляются в языке? А может быть, не так уж и редко? Может быть, просто лишь на немногих словах остается авторское клеймо? Может быть, чаще всего сотворенное случайно, но точно слово уходит в свой долгий путь, забыв о том, кто его создал? Не исключено.
Работа Эпштейна совсем не кажется сегодня бесперспективной. Более того, именно сегодня она имеет все шансы на успех. И успехи есть уже. И мы можем это видеть, читая и анализируя тексты проекта.
Повторю: для того чтобы слово жило, оно должно употребляться, и употребляться оно должно не только и не столько автором слова. Автор создает очень небольшой начальный импульс, и этого импульса почти никогда не хватает, чтобы слово вошло в язык, — язык-то ведь сопротивляется, он новое выталкивает, устраняет, он стремится к определенной оптимальности своего словарного запаса и динамически ее поддерживает. Место нового слова обычно занято не словом же, а словосочетанием. Вот его-то и надо победить. И победа придет только в том случае, если носители языка, которые используют это словосочетание, согласятся устранить его из своей речи и заменить одним новым словом. Это может случиться, а может — и нет. И чаще всего нет. Как англичане живут без слова «сутки»? Да нормально живут: day and night — и все дела.
Читать дальше
