Виктор Пелевин - Ампир «В»

Или умер.

Потому что смерть, понял я, это просто сон, который с каждой секундой становится все глубже – такой сон, из которого просыпаешься не туда, где был раньше, а в иное измерение. И кто знает, сколько времени он может сниться?

Может быть, вся моя вампирическая карьера – это просто смерть, которую я пытаюсь скрыть от себя как можно дольше? А «важное событие», которого я жду, и есть момент, когда мне придется сознаться во всем самому себе?

Я попытался отогнать эту мысль, но не смог. Наоборот, я находил все больше подтверждений своей жуткой догадке.

Мне вспомнилось, что вампиры во все времена считались живыми мертвецами – днем они лежали в гробах, синие и холодные, а по ночам вставали согреться глотком теплой крови… Может быть, чтобы стать вампиром окончательно, надо было умереть? И эта прозрачная капля из-под хрустального черепа – последний пропуск в новый мир?

Я понял, что если я действительно умер, этот страх может нарастать бесконечно. Больше того, он способен длиться всю вечность – время ведь субъективно. Последние химические искры сознания могут выглядеть изнутри как угодно – ничто не мешает им растянуться на много миллионов лет. А вдруг все действительно кончается так? Желто-красные вспышки заката, ветер, камин, паркет – и вечная смерть… И люди не знают ничего про этот ужас, потому что никто не вернулся к ним рассказать.

«Libera me, Domine, de morte aeterna…» – пропел далекий голос. Действительно ли наверху играл Верди? Или это мой гибнущий мозг превратил в музыку понимание своей судьбы?

Я понял, что если не сделаю над собой усилия и не проснусь, то так и провалюсь навсегда в этот черный колодец, и уже неважно будет, спал я или нет, потому что ужас, который обнажился передо мной, был глубже сна и бодрствования, и вообще всего мне известного. Самым поразительным было то, что вход в ловушку лежал практически на виду – туда вела простая последовательность вполне обыденных мыслей, и было непонятно, почему все без исключения люди еще не попали в эту мертвую петлю ума.

«Так это и есть вечная смерть? – подумал я. – Вот про что они поют… Нет, не может быть. Я выберусь отсюда, чего бы мне это ни стоило!»

Надо было стряхнуть с себя оцепенение. Я попытался содрать с себя пленку кошмара – прямо руками, как будто она была чем-то физическим.

И вдруг я понял, что это уже не руки.

Вместо них я увидел какие-то черные лоскуты, покрытые коротким блестящим мехом наподобие кротовьего. Мои пальцы были сжаты в темные мозолистые кулаки с неправдоподобно большими ороговевшими костяшками, как бывает у фанатичных каратистов. Я попытался разжать их, но не смог – что-то мешало, словно пальцы были стянуты бинтом. Я удвоил усилие, и вдруг мои кисти раскрылись, но не как обычные человеческие пятерни, а как два черных зонта. Я посмотрел на свои пальцы и понял, что у меня их больше нет.

На их месте были длинные кости, соединенные кожистыми перепонками. Сохранился только большой палец, торчавший из крыла, как ствол авиационной пушки. Он кончался кривым и острым ногтем размером с хороший штык. Я повернулся к зеркалу, уже догадываясь, что увижу.

Мое лицо стало морщинистой мордой – невообразимой помесью свиньи и бульдога, с раздвоенной нижней губой и носом, похожим на сложенное гармошкой рыло. У меня были огромные конические уши со множеством сложных перегородок внутри и низкий лоб, заросший черной шерстью. Над моей головой высился длинный рог, круто загибающийся назад. Я был низкого роста, с бочкообразным мохнатым торсом и маленькими кривыми ногами. Но самым жутким были глаза – маленькие, хитрые, безжалостные и цинично-умные, как у милиционера с Москворецкого рынка.

Я уже видел эту морду на фотографии мыши-вампира desmodus rotundus – только у мыши не было рога. Я, собственно, и стал этой мышью, только очень большой.

Если совсем честно, я сильно напоминал черта. Когда эта мысль пришла мне в голову, я подумал, что все-таки не стал еще чертом до конца, поскольку мне не нравится происходящее. И понял, что это ничего не значит – возможно, чертям тоже не нравится быть чертями.

Расправленные крылья цепляли за мебель, и я сложил их. Для этого надо было с усилием сжать пальцы – тогда крылья, как два зонта, сворачивались в черные цилиндры, кончавшиеся твердыми как копыта кулаками.

Я попытался сделать шаг, но не смог. Ходить надо особым образом. Чтобы перемещаться, следовало упереться кулаками в пол и перенести легкие задние лапы к новой точке опоры. Кажется, примерно так передвигались гориллы.