Энтони Берджес - Долгий путь к чаепитию

– Вам не нужны их деньги? – спросил Эдгар.

– Деньги – не все, – ответил старик. – Больше всего на свете я люблю хорошо прожаренные диадохи [74].

– Что?

– Диадохи, диадохи, ты никогда о них не слышал? Теперь их не купить ни за какие сокровища. На что же тогда, спрашивается, нужны их паршивые деньги? Ну вот мы и пришли.

Площадь была полна народу. Со всех сторон ее окружали здания с надписями: КРОШКА ЭРИК; ХЭНКИ И ПЭНКИ [75]; ЭКГ; ЭРНСТ МАЛТРОВЕРС [76]; А. Э. ЭКСМЕЛИН [77]; ВОДА «ЭСФИРЬ» [78](ПРОСТАЯ И МИНЕРАЛЬНАЯ), – а из окон высовывались какие-то люди (туристы?), щелкающие на солнце фотоаппаратами. В центре площади, которая имела форму круга, стояла большая конная статуя, и эта статуя, казалось, беседовала, то мотая, то кивая своей железной головой, с человеком в костюме клоуна (уж не артистом ли Эдембургского Ревю?). На эстраде играл оркестр, которым дирижировал необычайно длинный и тощий человек в военной форме и ослепительно белых перчатках; в ту минуту оркестр исполнял что-то нежное и мечтательное. Внезапно, безо всякого перехода, он заиграл громко и неистово, с лязганьем тарелок, а клоун несколько раз высоко подпрыгнул. Затем он побежал, смешно спотыкаясь, к группе микрофонов с надписями – ТУК, ТОП, КАК, ОП, ВАС, ЩЗХЯПВК – и закричал в них, и голос его загремел из динамиков на всю площадь:

– Вы все знаете, зачем мы здесь собрались этой весенью, или этим зиметом, после завтрака, так что не будем терять времени – не будем ведь? – ну конечно же не будем, Боже нас сохрани, дорогие друзья, а также моя теща, которую я вижу вон там, – теща, ку-ку! Начинаем.

Он сделал широкий дирижерский жест дирижеру, который сделал широкий дирижерский жест оркестру, и оркестр в полном составе сыграл всего одну ноту. Эту:

Дряхлая старушка, стоявшая перед Эдгаром, спросила:

– Что это было? Я ничего не слышала, я глуха как пень. И люди сказали:

– Е [79]. Е. Они сыграли Е. Ноту Е.

– Ну, тогда всё в порядке, – сказала старушка. – Меня зовут Дорин, так что мне можно идти.

И она ушла, а вместе с ней и многие другие. Эдгар не понимал, что происходит. Он заговорил с низеньким толстым мужчиной, который жевал что-то похожее на длинные черные шнурки:

– Я совершенно ничего не понимаю.

– Все довольно просто, – ответил мужчина, продолжая жевать. – Тот, у кого имя начинается не с буквы Е, уходит. Просто берет и уходит. Меня зовут Эдвард, поэтому я не ушел. Слушай дальше.

Оркестр опять заиграл. На этот раз прозвучали две ноты:

– Значит, я остаюсь, – сказал мужчина. – Е и D [80], а меня зовут Эдвард. – Тебя-то как звать, сынок? – Эдгар ответил. – Стало быть, и ты остаешься.

Теперь оркестр сыграл три ноты. Площадь быстро пустела, и уходившие облегченно улыбались. Три ноты были такие:

– E, D и G [81], – сказал жующий мужчина. – То есть я ухожу, раз меня зовут Эдвард, то есть E, D и W. Как, ты сказал, твое имя? – Эдгар повторил. – Значит, E, D и G – как раз то, что они сыграли. До свидания, удачи тебе.

И он пошел прочь, жуя свои черные шнурки (наверно, лакричные), которые свисали у него изо рта и болтались на ветру. На площади почти никого не осталось, но туристы все еще щелкали фотоаппаратами. Эдгар окликнул молодого человека, стоящего метрах в ста от него:

– Как вас зовут, сэр?

– Меня? – спросил молодой человек. – Эдгбастон [82], вот как меня зовут. А того вон – я его хорошо знаю, мы с ним едим свиные ножки в одной закусочной на улице святого Евсевия, вкусно и недорого, – того зовут Эдгвер. Эдгвер Такервуд [83]– язык сломаешь. Его родители, знаешь ли, очень любили ездить на автобусе. Ну вот, теперь-то мы узнаем, теперь-то мы все узнаем.

Дирижер взмахнул палочкой, и оркестр под грохот барабанов прогремел:

– Мне можно уходить, – сказал Эдгбастон. – И старине Эдгверу тоже. Эдгви! – позвал он.

Эдгвер Такервуд мрачно читал обрывок старой газеты. Он был очень похож на мистера Гладстона из Эдембургского Ревю. Услышав свое имя, он обернулся, кивнул и пошел прочь, а Эдгбастон за ним следом. Все уходили, и Эдгар тоже решил уйти. Но клоун ринулся к нему, крича: