Эфраим Баух - Завеса

Отдел контрразведки по русскому сектору Службы безопасности Израиля, согласно 124-125-му параграфу Закона о нарушении безопасности государства подал просьбу о неофициальном аресте подозреваемого в Высший Суд справедливости. Судья дал разрешение на тридцать дней ареста с опцией еще на тридцать дней, в отличие от суда по уголовным делам, который такого права не имел.

– Звоните жене, – сказал второй молодой человек по имени Узи. Его жесткость Цигель ощутил в пальцах, которые сжимали руку арестованного на лестничной площадке, в отличие от более мягких, щадящих пальцев Одеда. – Скажите, что вас в срочном порядке посылают в США по вопросу измерительных авиаприборов.

Затем Узи обыскал одежду Цигеля, стоявшего перед ним навытяжку, вывернул карманы, обследовал все швы пиджака и брюк, велел снять пояс и носки, намеренно показывая, в каком унизительном положении находится арестованный.

Цигель беспрекословно подчинялся, с надеждой глядя на Одеда, который стоял поодаль. Так вот, он каждый раз влюблялся в кого-то. Раньше это был Аверьяныч, пропади он пропадом. Теперь – молодой человек по имени Одед.

– Можете располагаться, как дома. Уже поздно. Одед приготовит вам ужин. – Последние слова Узи произнес с легкой иронией. – Спать будете при настольной лампе. В туалет вас также будет сопровождать Одед.

Только через две недели пришли к Цигелю на квартиру с официальным ордером на обыск. Жена никак не могла понять, почему искали чистые листы бумаги. В общем, ничего не нашли, с чем и ушли восвояси. Жене сказано было всем отвечать, что Цигель в длительной командировке в США.

Цигель сначала отрекался, зная, что никаких вещественных улик у следователей нет.

Потом сник и показал тайники. Больше не было смысла сопротивляться. И он начал спешно выкладывать все, надеясь этим облегчить свою участь.

Но это следователей не устраивало.

– Ты и есть главный предатель, – кричал на чистом русском языке Узи, – за тридцать серебряников ты предал родных, погибших в войну, любимую бабку, ты и есть законченный и конченый Иуда. Но мы тебе не дадим повеситься на дереве, чтобы потом его назвали не иудиным, а козлиным, позоря все козлиное, ни в чем не повинное племя. Мы будем любой ценой охранять твою жизнь, пока не выжмем из тебя всю правду.

– Но я же все выложил, как на духу.

– Ну и хитер же ты, пес.

И это говорил Узи, годившийся ему в сыновья.

Цигель действительно не понимал, что от него требуют. Он удивлялся – почему во время допросов следователи слушали его с рассеянным вниманием, как бы уже заведомо относясь к его показаниям, как желанию снизить профиль их важности.

– Вам следует во всем признаться, – мягко уговаривал Одед, – это облегчит вашу участь в суде.

– Но в чем?

Тут врывался Узи и начинал задавать ему вопросы, на которые не было у Цигеля ответа. Они явно имели кого-то другого в виду.

– Ты же знаешь, что сейчас находишься за границей, – угрожал Узи, – а там все может случиться. Мы тебя так упрячем, что будешь считаться как мертвый или пропавший без вести.

В течение восемнадцати часов в сутки, через каждые шесть сменялся следователь. Так что был еще третий по имени Йони. Этот говорил тихо, но голос у него был какой-то металлический. Казалось, еще миг, и он выхватит из-за пазухи пистолет и пристрелит Цигеля, как собаку.

И все трое выдавали ему какую-то неизвестную ему информацию, русские кодовые имена, о которых он понятия не имел, упоминали какие-то отчеты. Накатывало валом облако информации, неизвестно откуда, его не касающееся, как некий скрытый мир, проскальзывающий в прорехи беспамятства, и это наводило на него еще больший страх.

Он понимал, что это его неведение и было использовано кураторами, чтобы его окончательно угробить. Для них он был разменной монетой, стертой до предела.

Ощущалась убийственная фантазия этого – внезапно обнажившегося в прорехах незнания – мира. Против нее не было никакой возможности бороться, искать правду, взывать к справедливости.

Его топили профессионалы, учившие его же в подмосковной школе.

Какие-то обрывки чего-то услышанного в разведшколе, в разговорах всплывали и тут же исчезали, еще более сводя с ума.

Весь КГБ виделся ему продажной мафией, свихнувшейся на конспирации, выдумывающей фантастические операции, чтобы поднять свой престиж до уровня мистики.

Ему вовсе не надо было не давать спать. Он и не спал, сходя с ума, соединяя какие-то обрывки сказанного следователями, как осколки разбитого зеркала или свихнувшегося сознания, в попытке создать хотя бы какую-то картину из осколков. Он уже мечтал, чтоб дали ему какой бы ни было срок, и оставили в покое.