А внук его сладко посапывал и порою во сне смеялся. Негромко, но явственно. Чуткая бабушка даже поднялась, свет зажгла, поглядела. И впрямь чему-то смеется во сне. Хорошо так, с улыбкой. Слава богу, значит, снится хорошее.
Внуку снилось и вправду хорошее — ему виделся мир без конца и края: земля и земля, огромное небо, вода, зелень деревьев и трав. Он летал в воздухе, то совсем низко, стремительно, вместе с ласточками, а потом взмывал к облакам, неспешно паря рядом с могучими орлами, которые были рады ему. Из солнечного зенита так хорошо нырнуть в зеленые купы верб, тополей, на гибких ветвях качаясь с голосистыми иволгами да вяхирями-голубями.
Потом так же легко он вонзался в прозрачную склянь воды, играясь среди серебристой плотвы, нарядных красноперок, окуней и в сумрачную глубь уходя навестить золотистых линей, тяжелых сазанов. И снова — наверх, к небу и солнцу, и — бегом быстрыми ногами, по мягкой земле, тоже легко и счастливо, все быстрей и быстрей, потому что идут навстречу ему дорогие люди: мама, бабушка, дед… Они еще далеко, не разобрать лица. Но у мальчика быстрые ноги и руки словно крылья. Он так быстро бежит и смеется, радуясь встрече.
Евгений Карасев
Знобкая память
Карасев Евгений Кириллович родился в Твери в 1937 году. Поэт, прозаик, постоянный автор «Нового мира». Живет в Твери.
Июльский лед
Облака, облака, облака —
гряда снеговая плывет.
Их отражает река,
будто идет ледоход.
Тают, мельчатся в шугу.
И вот уже чист небосвод.
Откуда же на берегу
взаправдашний искрится лед?
А может, из знобкой памяти
пробились окольной путиной
и облаков снежных замети,
и эти июльские льдины?
…Под солнцем, точно слюда,
блестит среди лета река.
Я трогаю сколы льда,
приплывшие издалека.
Притягательное окно
Я, выжимая из себя воду, ровно из половой тряпки,
одолеваю за этажом этаж.
Вот так былые сатрапы
заставляли сердягу переть тюремный багаж.
Я тащу его и до сих пор,
как бурлаки в песне.
Сдают дыхалка, мотор.
И с каждым днем все тяжелей лестница.
На верхней площадке окно
с видом дымящегося мегаполиса.
Оно меня тянет давно,
как ветер умчавшегося поезда.
Секрет мистификации
Чем отличается черный пиар демократических медиа
от коммунистического искусства дурачить народ?
Первые покрывают золото медью,
вторые — наоборот.
Секундная вспышка
Я каждый день выхожу из дома в поисках денег.
Деньги тебя не ищут — ты ищешь их.
И если случилось наоборот — перед тобой мошенник
или какой-то псих.
Улица меня не встречает с распростертыми объятьями —
тротуары густо посыпаны солью.
Толпа толкает, пинает — братья
сражаются за место под солнцем.
Начинаю и я работать локтями, плечом —
отвоевываю крохи.
Все поделено — что почем
знают уже и лохи.
Задыхающейся рыбкой выбрасывается мыслишка: сменить ценности, ориентиры.
Не в деньгах счастье!.. Есть книги, искусство!..
Но вот приспичило — и все сортиры
требуют за вход капусту.
Мерило
Как распознать сочинителя, что мается
над листом бумаги в уединенной тиши?
Графоман догола раздевается,
поэт — до глубины души.
Посвист осоки
К плохому — рассыпалась по столу соль,
споткнулся на правую ногу.
Тоску нагоняет и давешний сон:
конвой, «воронок», дорога.
Только это уже все сбылось —
дурные верны приметы.
…Осока стоит в человеческий рост,
по-птичьи свистя под ветром.
Благие намеренья
Печалят покинутые деревеньки,
которых немало в стороне от дорог.
Над порушенными пряслами берез вислых веники,
всевластный мох.
От сгоревших изб, огородов,
как поземка, метет золой.
Хотели деревню сравнять с городом,
а сровняли с землей.
Огонь в печи
Кажется, трудности все позади —
дрова в печи весело потрескивают.
Но что-то смущает — так к радости почти пройденного пути
примешивается тревога оставшегося отрезка.
И это не осклизлые, сложенные из жердей мостки,
дышащие под ногами, как ребра исхудалой коняги.
Не следственных протоколов плотно исписанные листки.
И даже не особо строгий лагерь.
Волнует какая-то ускользающая материя,
которую не сыщешь в лабораториях, в высоколобой полемике, —
не найденная еще или потерянная?!
…Я ворошу в печи поскучневшие поленья.
Читать дальше
