Ж. А. Медведев, Р. А. Медведев. План «Барбаросса». — «Вопросы истории», 2002, № 6.
По большому счету ничего нового. Но — подробное опровержение версии о «депрессии» Сталина в первые дни войны.
Жорж Нива. «Расхожее мнение, что у нас на Западе царит безверье, ошибочно…». — «Континент», № 112 (2002, № 2).
«Но пока что нет таких выдающихся текстов, которые помогли бы лучше понять Россию; зато есть масса статей, от которых остается, конечно, тяжелый осадок, — беспризорные дети, убийства, чудовищная коррупция, выходки националистов, Чечня и т. д. Все это создает образ отрицательный, неверный. Но для того, чтобы показать, что это образ действительно неверный — в том смысле, что он далеко не полный, — нужна ведь и какая-то активная деятельность. А сколько-нибудь определенного курса на это пока, мне кажется, не видно».
Олеся Николаева. Всякое дыхание… — «Знамя», 2002, № 6.
Три рассказа-мемуара. Мистическое и смешное перемешаны очень причудливо.
Вера Пирожкова. Из книги воспоминаний «Мои три жизни». Вступительная заметка Л. Дубшана. — «Звезда», 2002, № 7.
Интереснейшая публикация «живой легенды» русской общественной жизни, работавшей в Русском комитете генерала Власова, убежденной антикоммунистки, живущей ныне в Мюнхене и в Санкт-Петербурге. Публикуемое «рисует острую общественно-политическую ситуацию в Европе на грани 1960 — 1970-х годов».
Мария Ремизова. GRANDES DAMES прошедшего сезона. — «Континент», № 112 (2002, № 2).
Толстая с «Кысью» и Улицкая с «Кукоцким». Обеим досталось.
«Феминистская наука уже обозначила признаки женского письма как принципиально неструктурируемого, стремящегося к бесконечному множеству равноценных деталей с принципиальным отказом от иерархии (то есть выяснения главного и второстепенного), в пределе, если довести мысль до логического конца, — к бессмысленному речевому потоку, то есть к онтологической пустоте».
И. Роднянская. «Белая лилия» как образец мистерии-буфф. К вопросу о жанре и типе юмора пьесы Владимира Соловьева. — «Вопросы литературы», 2002, № 3, май — июнь.
О «может, самом парадоксальном из всех текстов Соловьева, как философских, так и поэтических», не усвоенном ни в соловьевском «кругу», ни среди почитателей. Первое в истории литературы серьезное исследование пьесы Соловьева посвящено памяти новомирского сотрудника, историка-архивиста Александра Алексеевича Носова.
Дина Рубина. Иерусалимцы (четки). — «Дружба народов», 2002, № 7.
«Три резервиста, отпущенные на субботу, лежат на весенней травке в Саду Роз, неподалеку от Кнесета. На газете перед ними — остатки только что съеденного солдатского пайка — банки из-под тушенки, скорлупки от яиц. Лежат, беседуют — о чем могут беседовать сорокапятилетние отцы семейств? — о расходах на свадьбу дочери, о банковских ссудах, о растущих ценах на бензин…
На дорожке появляется группа туристов явно из России — паломники, все в крестах, бороды лопатой… Проходя, неодобрительно смотрят на солдат, и один замечает громко:
— У-У! Лежат загорают, агрессоры сионистские, убийцы, людоеды!
Один из резервистов приподнимается на локте и говорит по-русски лениво и доброжелательно:
— Да вы не бойтесь, проходите. Мы уже предыдущей группой туристов пообедали…»
А. И. Селиванов. К вопросу о понятии «ничто». — «Вопросы философии», 2002, № 7.
Доктор философских наук, профессор, начальник кафедры социально-гуманитарных дисциплин Уфимского юридического института МВД России предупреждает: «…понятие „ничто“ дает для материализма возможность избежать скатывания (курсив мой; тут, кажется, Владимир Ильич-то и подмигнул. — П. К.) в идеализм (или в религию), тем самым спасая бытие как самодостаточную реальность. Поскольку материализм, радикализующий бытие и исключающий из рассмотрения „ничто“, на деле все сильнее востребует Бога как в теории, так и в практике, тем самым эволюционируя в сторону идеализма».
Михаил Синельников. Там, где сочиняют сны. — «Знамя», 2002, № 7.
Главы из воспоминаний «Принесенные ветром, или Таш и Тоголок», которые выходят отдельной книгой. Печатаются: «Тарковский и Ахматова», «Тарковский и другие о Заболоцком», «Тарковский и Твардовский» и «Отец и сын». Всё вокруг фигуры любимого поэта.
«Тарковский рассказывал мне ужасы про обращение Твардовского с Заболоцким. Все-таки Николай Алексеевич хотел напечатать свои стихи и приносил их главному редактору „Нового мира“… В одном стихотворении о наступившей весне была удивительная концовка о зарождающихся в талом снегу крошечных таинственных существах. Конечно, Заболоцкий увлекся модной тогда и, по существу, вздорной идеей о самозарождении жизни, но в стихах это было волшебно („Плохая астрономия, но зато какая поэзия!“). Твардовский перечеркнул это четверостишие редакторским карандашом и, снисходя к пожилому поэту, сказал, что остальное можно печатать. „Как же! — воскликнул Заболоцкий. — Ведь там же была главная мысль стихотворения! Вот возьмите, к примеру, Тютчева. ‘Люблю грозу в начале мая’ было бы ничтожным, пейзажным стихотворением, если бы не ‘Как будто ветреная Геба, Кормя Зевесова орла…’“. Тут Твардовский оборвал Николая Алексеевича и заявил очень уверенно и самовластно: „А мы правильно при советской власти печатаем это стихотворение без последнего четверостишия!“»
Читать дальше
