О гностицизме [45] Поразительно, что в эссе «Интеллигент на перепутье» Ст. Юрьев сам очень точно и верно определяет суть гностицизма: «Гностицизм лучше всех своих мировоззренческих конкурентов удовлетворяет глубочайшую органическую потребность человека — потребность в мифе. Правда, и тут гностицизм все-таки жульничает. Вместо мифа он подсовывает современному человеку его окаменевший обломок — сказку».
. Его влияние особенно заметно в эссе «Трещины в куполе», где автор вводит в картину творения некоего Демиурга, так сказать, подручного Мастера. Именно на него возложена рутинная работа по «взаимной адаптации всего сущего». Учитывая, что Ст. Юрьев вообще склонен демонизировать мир, в котором мы живем («Творить зло понуждает нас всех мир сей, который во зле лежит и в свое зло нас неизбежно втягивает»), начинают напрашиваться вполне очевидные аналогии с маркионистским простым и познаваемым богом-ремесленником, противопоставленным истинному, непознаваемому, тайному Богу. Первый имманентен этому миру и зол. Второй — чужд ему, трансцендентен и благ. Как заметил по этому поводу Тертуллиан, «Бог Маркиона естественно непознаваем и никогда не проявляется за исключением Евангелия» [46] Tertullian. Contra Marc. V. 16. — Цит. по кн.: Йонас Г. Гностицизм. СПб., 1998, стр. 150.
. Бог Ст. Юрьева тоже по преимуществу «никогда не проявляется…», он запределен. В эссе «Кубатура сферы» наш автор пишет: «Ни человеческая культура, ни вообще человеческая деятельность не принадлежат Богу… Все это свободно от него, но это означает, что и он свободен от всего этого. Бога в этом мире вообще нет. Его царство — не от мира сего… Бог — неотмирен (трансцендентен), именно поэтому он вездесущ, всеведущ и всеблаг».
Связка «именно поэтому» в данном контексте объясняет нам не то, почему Бог всеведущ, всемогущ и прочее, а совсем другое. Она показывает, что мы не можем мыслить себе Нечто, пребывающее вне пространства и вне времени и тут же актуально в каждой точке этого пространства и этого времени присутствующее. Между тем еще Аврелий Августин, обращаясь к Богу в своей «Исповеди», определял Его через парадокс: «Самый далекий и Самый близкий» [47] В другом переводе эта же фраза передается так: «Недоступный и всем Присущий».
.
Наиболее неубедительная из статей Ст. Юрьева — «Марфа и Мария», в которой он пытается противопоставить религию и культуру. И хотя в начале своей работы автор оговаривается, что подвергает критике не саму культуру, а наше отношение к ней как к спасающей инстанции, дальше следуют инвективы такого рода: «Культура напоминает находящуюся в стадии изготовления мозаичную картину, размеры которой катастрофически увеличиваются, фрагменты непрерывно мельчают, краски блекнут, а общее изображение, первоначально более или менее ясное и вразумительное, обрастая бесконечными деталями, становится все более бессмысленным».
Беда подобных утверждений в том, что их авторы оперируют слишком расплывчатыми понятиями. Если под «культурой» понимать всю производимую людьми «продукцию» как материального, так и нематериального свойства, предложенная модель проходит. Но тогда надо говорить не о культуре, а о порождаемой социумом искусственной реальности, в которой живет человечество. Если же иметь в виду культуру в более узком значении (как смысловое поле, о котором речь шла ранее), то нарисованная Ст. Юрьевым картина представляется искаженной. Подлинное искусство, например, никак уж не мозаика, скорее голограмма, каждый элемент которой содержит в себе информацию о целом. Поэтому и утверждение, что «в культуре существует лишь один внутренний принцип — принцип новизны», можно оставить на совести автора. Он просто некорректно распространяет авангардистские установки последнего столетия на многотысячелетнюю историю эстетики.
Точно так же, с моей точки зрения, весьма спорно утверждение автора, что «культура представляет собой совершенно естественный, природный… процесс — что-то вроде разбегания галактик или экспансии биосферы». Сомнительно, чтобы в число природных, естественных надобностей входило сочинение стихов или сооружение храмов. Тотальный отрыв культуры от религии превращает последнюю в своеобразное духовное эсперанто — вымышленный язык, который не может назвать родным ни один из живущих.
Между тем сама, так сказать, антиэстетическая, антигуманистическая (и дальше можно продолжить эти анти…) установка Ст. Юрьева является закономерным порождением именно нашей, сегодняшней культуры, исподволь готовящейся к смене духовных приоритетов и ценностных ориентиров.
Читать дальше
