Джулия Стюарт - Сват из Перигора

Утром Эмилия Фрэсс проснулась со страстным желанием ощутить жар солнца на коже. Поднявшись на башню со скандальными бастионами, она села там, не замечая сарычей, что парили в небе, свесив свои огромные когтистые лапы. Потом глянула вниз на иссохший крепостной ров и с отчаянием поняла, что желтые ирисы мертвы.

Облившись из садового шланга, Эмилия прошла в столовую — закрыть ставни от ласточек, которые то и дело залетали внутрь, а потом перепуганно носились кругами по комнате в поисках выхода. В смятении Эмилия обвела взглядом остатки угря, вазы с абрикосовыми цветами, уже начавшими сбрасывать лепестки, покоробившиеся огарки свечей, две испачканные салфетки на полу — и в тело вновь впились сотни знакомых иголок.

Решив оставить окна открытыми, чтобы выветрился запах, она принялась сновать в кухню и обратно до тех пор, пока на столе ничего не осталось. Перемыв всю посуду, Эмилия вернулась в столовую и вытерла стол, некогда украденный из какого-то монастыря. Но уже вскоре — сама не заметив как — достала пчелиный воск и принялась исступленно тереть. Внимание ее переключилось на приставной столик, на который в прежние времена выкладывали охотничьи трофеи, и в следующее мгновение Эмилия уже полировала его ножки. Покончив со столовой, владелица замка распахнула дверь в grand salon с огромным каменным очагом и сияющим перекидным полом, опустилась на колени и принялась начищать ореховые дощечки. До очередного переворачивания оставалось еще 200 лет, но, отполировав орех, она перебросила дощечки дубовой стороной вверх и начала все сызнова.

Отдраив второй этаж, Эмилия взялась за чердак. А после чердака принялась подметать скандальные бастионы.

Именно тогда, орудуя веником, Эмилия Фрэсс решила поговорить с Гийомом Ладусетом, но, прибыв в «Грезы сердца», обнаружила, что контора закрыта. Она вернулась в замок и переворачивала и полировала дощечки до тех пор, пока не запуталась окончательно, так что в итоге одна половина пола оказалась ореховой, а вторая — дубовой. Жуткие звуки грохочущих деревяшек разбудили летучих мышей, мирно дремавших в сторожевой башне. Нетопыри высыпали во двор, окутав небо черной мглой, и от яркого солнечного света ошалели настолько, что стали беспорядочно метаться в разных направлениях, сталкиваясь друг с другом и камнем грохаясь вниз.

…Эмилия Фрэсс сидела на подушке с вышитым вручную редисом: колени ее краснели, точно обваренные кипятком.

— Вижу, вы хорошо провели время с Жильбером Дюбиссоном вчера вечером, — через силу выдавил из себя сваха.

— Очень.

— Прекрасно. Он явился с цветами?

— Да. Из своего сада.

— Я так и думал. Ты провела его по замку?

— Да. Ему очень понравилось.

— И показала свои фамильные овощи?

— Да. Он был в полном восторге.

— А угорь? Как он получился?

— Бесподобно.

Гийом уже чувствовал, как кончики его волосатых пальцев вот-вот нащупают дно бездны, но тут Эмилия Фрэсс вдруг объявила:

— Но встречаться с ним дальше я не могу.

— Это почему?

Однако ответа владелицы замка он так до конца и не понял. Краем уха сваха уловил что-то о плесени и о том, что голубая в темнице — такая милая, а фиолетовая в кухне — так вообще просто не передать. И еще что-то насчет желания почтальона восстановить скандальные бастионы. Однако смысл ее слов остался для свахи загадкой, ибо мыслями он был уже далеко-далеко. Именно в этот момент Гийом Ладусет решил ответить на письмо Эмилии Фрэсс.

В воскресенье, только Гийом открыл глаза, он тотчас понял, что сердце его бьется чаще обычного. Однако дело было не в предвкушении горячего, только из печки, пышного миндального рогалика из булочной Стефана Жолли — хотя в прошлом подобная мысль всегда приводила Гийома в настоящий экстаз. Причина его волнения лежала на кухонном столе рядом с желтой мухобойкой.

Сваха намеревался написать письмо Эмилии в пятницу вечером, сразу после того, как чуток поваляется в постели. На деле же «чуток» непривычно затянулся, так что когда он встал — после одиннадцати часов на спине, руки по швам, точно мертвец в гробу, — то первым делом подумал, а не заработал ли пролежни. Постояв, насколько хватило терпения, под безжалостной струей муниципального душа, который до сих пор так и не починили, Гийом побаловал себя кровяной колбаской, купленной в лучшей мясной лавке Брантома, и сел за кухонный стол с приготовленным листом писчей бумаги. Однако желудок крутило, точно мешок со змеями, и он не смог усидеть спокойно. Успев лишь поставить дату в верхнем углу, он уже снова был на ногах и варил вторую за утро чашку кофе, несмотря на то что кубик сахара не успел раствориться в первой. Вернувшись на место, Гийом написал обращение: «Chère Émilie», [32] Дорогая Эмилия (фр.). но в следующую секунду уже стоял у черного хода, запустив руку в кулек с прошлогодними грецкими орехами, хотя не чувствовал и намека на голод. Очистив горсть орехов, он вновь уселся перед письмом и уставился на пустой лист, пытаясь подыскать нужные слова. Прошло совсем немного времени, и Гийом убедил себя, что ему срочно нужно обрезать ногти, — хотя стриг их лишь пару дней назад. Вернувшись из ванной, сваха взглянул на бумажный лист, перечеркнул «Chère Émilie» и заменил на «Ма chère Émilie». [33] Моя дорогая Эмилия (фр.). Но пока он прикидывал, что же написать дальше, змеи в мешке снова заизвивались, и рука Гийома сама собой потянулась к буфетной полке за свежим номером «Antiquité et Braconte», что лежал возле миски с поклеванными абрикосами. Пролистывая журнал, сваха наткнулся на объявление о блошином рынке в Вилларе и уже через минуту заводил машину — торопясь отыскать очередную кофемолку «Пежо» для своей коллекции, выставленной на полке огромного светлого камина.