Джулия Стюарт - Сват из Перигора

Дантист с отвращением сбросил туфли. Сколько раз он предупреждал плотника, что курение ограничивает приток крови к деснам! Но, как и все пациенты Ива Левека, потворствовавшие пагубной привычке, пятнистые результаты которой ему приходилось потом выводить, Дидье Лапьер пропускал назидания мимо ушей. Дантист снял очки, аккуратно сложил и убрал на тумбочку у кровати. Хотя до времени, когда он обычно вставал, оставалось почти два часа, Иву Левеку не спалось. И дело было даже не в унижении от того, что пришлось принимать душ на глазах у соседей. Истинной причиной бессонницы стоматолога были бурление в кишках и тяжесть на сердце от мыслей о том, что его ожидало уже через несколько часов. Он лежал, глядя в потолок, и вспоминал, как два дня назад ему позвонил Гийом Ладусет и предложил встретиться в «Грезах сердца». Тон свахи был подчеркнуто официальным, хотя пару минут назад они по-соседски поздоровались через стену в саду. Память дантиста прощупывала каждую деталь встречи — начиная с момента, когда он присел на мягкую подушку с вышитым вручную редисом, и вплоть до того, как он ждал, что же скажет сваха, пока тот не спеша доставал из выдвижного ящичка ластик и скрепкосшиватель и выстраивал их в линию на столе. Выдержав паузу, бывший парикмахер извлек папку, показавшуюся дантисту подозрительно тонкой, и объявил, с изрядной долей торжественности, что за прошедшее время его картотека пополнилась «целым рядом» клиентов и что ему удалось подыскать дантисту вполне подходящую пару. Стоматолог наблюдал, как Гийом Ладусет садится обратно за стол и замирает с довольной улыбкой. И лишь когда Ив Левек, не выдержав ожидания, попросил рассказать о кандидатке подробнее, сваха встряхнулся, выводя себя из состояния самодовольства, извинился и принялся зачитывать вслух необходимые детали. Женщина за тридцать, великолепные зубы и целый набор прочих привлекательных черт, достойных упоминания. Обожает природу и в финансовом плане вполне самодостаточна, ибо работает в розничной торговле с тех пор, как закончила школу.

— Так что твои капиталы ее не интересуют, — заметил сваха, оторвавшись от досье. — Детей, кстати, там тоже нет.

Столь велико было желание Ива Левека как можно скорее покончить с годами одиночества и, как следствие, с мучительными запорами, что он тотчас предложил встретиться с кандидаткой и пообедать где-нибудь вместе…

Не сводя глаз с потолка — надо же, новая паутина, — дантист прикидывал, что бы надеть. В конечном итоге остановился на белой рубашке и джинсах, которые, как он надеялся, придадут ему вид чуть небрежный, где-то даже молодежный. Однако по-настоящему Ива Левека беспокоило даже не то, как он будет выглядеть, — гораздо больше его волновало, что он будет говорить таинственной собеседнице. По правде сказать, достоинства зубной нити — не больно-то благодатная тема для романтической беседы…

Ив Левек понятия не имел, почему люди становятся стоматологами. Этот вопрос ставил его в тупик всякий раз, когда он глядел в очередной разинутый рот — пристанище для полуразвалившихся зубов с их чудовищными проблемами, весьма далекими от соблазна. Для самого Ива Левека выбор профессии не являлся решением осознанным, но был делом чести — таким же инстинктивным, как и потребность дышать. Страшную тайну рода Левеков юноша узнал через три дня после своего пятнадцатилетия. В тот день отец его, доведенный до крайности многодневной зубной болью и явно не в себе от количества алкоголя, употребленного, дабы отвлечься от жутких мучений, неожиданно прорычал: «Хотел бы я, чтобы мои гребаные родители были сейчас здесь!» Не в состоянии выстроить адекватную защиту против шквала вопросов сына, отец признался, что дед Ива Левека был вовсе не фермером, якобы погибшим от удара молнии во время работы в поле. На самом деле дед был «поросячьим дантистом». Курсируя по рынкам и ярмаркам, он занимался тем, что обламывал острые зубы юным хрякам, дабы те не перекусали друг дружку во время транспортировки. Несмотря на нечистоплотность своего ремесла, сам дед всегда выглядел франтом: его можно было узнать за версту по элегантной соломенной шляпе и модному шелковому галстуку.

Бабку и деда Ива Левека свел рок, сделавший их окончательную разлуку еще более трагической. Зубодерша без лицензии, бабка также курсировала по рынкам и ярмаркам в красно-белом фургоне, притягивавшем к себе даже большие толпы, чем самый искусный фокусник. На крыше фургона постоянно сидели трубач и тромбонист, чья роль заключалась не только в том, чтобы зазывать клиентов воодушевляющей музыкой, но чтоб заглушить вопли тех, кто взбирался на борт и, пристроив голову меж внушительных бедер зубодерши, отдавался на милость ее железных клещей. Всякий раз, когда судьба сводила молодых людей в одном месте, зубодерша и поросячий дантист предавались страсти в глубине фургона до поздней ночи, и музыкантам приходилось дудеть еще громче, заглушая их вопли восторга. Вскорости она забеременела. Но пожениться бабка и дед так и не успели: поросячьего дантиста сразила болезнь, свирепствовавшая тогда по хлевам и загонам. В считанные дни кожа его приобрела оттенок столь же забавный, что и у его хрюкающих пациентов, и через некоторое время он умер. Опасаясь за жизнь ребенка, равно как и за собственную репутацию, мать отдала малыша своим родителям, которые жили в Амур-сюр-Белль. Мальчик — отец Ива Левека — больше ее не видел.