Джулия Стюарт - Сват из Перигора

В последний день перед открытием — точно клиент в ресторане, собравшийся насладиться особо сочной креветкой, которую приберег напоследок, — Эмилия Фрэсс распахнула двери пустой grand salon и заглянула внутрь. Там, от дверей до огромного каменного очага, простерся перекидной двусторонний пол: одна сторона из дуба, другая — из ореха. Согласно путеводителю для туристов — неполному собранию скверно отпечатанных листов, скрепленных кольцами в папке, которая вызывала больше вопросов, нежели давала ответов, — паркет, уложенный в 1657 году, переворачивали каждые 200 лет. Эмилия Фрэсс принесла ведро воды и для начала протерла дубовые дощечки, обращенные наружу. Когда солнечные лучи-пальцы высушили их, она опустилась на четвереньки и полировала каждую дощечку до тех пор, пока не увидела в полу собственное отражение. Покончив с полировкой, Эмилия вернулась на кухню, поджарила несколько кусков кровяной колбасы и съела с хлебом, сидя на одной из резных скамей в великолепной часовне конца XV века, отстроенной заново руками прокаженных. Вернувшись в grand salon , Эмилия встала в дверях и полюбовалась своей работой. А затем вновь опустилась на четвереньки — при этом коротко, но смачно рыгнув, — и, невзирая на то что до срока смены дощечек оставалось еще девяносто четыре года, перевернула их все орехом наружу — момент, о котором грезила с самого первого дня переезда в замок. К вечеру ореховый пол сиял так ослепительно, что залетавшие в дом ласточки терялись, не в состоянии найти дорогу назад.

На следующее утро Эмилия поднялась чуть свет, опустила мост и сняла с доски собственноручно написанную записку. Где-то после полудня, когда она собирала айву в заросшем саду, успев уже позабыть, что замок открыт для посетителей, рядом неожиданно возник немецкий турист в приличествующих случаю шортах и попросил провести экскурсию. Любезно предложив гостю угоститься айвой, Эмилия поставила корзину на землю и пригласила его за собой в холл. Когда они подошли к скелету ламы и немец поинтересовался, откуда он здесь, Эмилия Фрэсс ни словом не обмолвилась, что, согласно путеводителю для туристов, мертвую ламу обнаружили во рве замка семьдесят два года назад — бедняга сбежала из бродячего цирка. Вместо этого она вдруг поймала себя на том, что рассказывает романтическую историю о юноше-трубадуре, который давным-давно, еще в XIV веке, скакал на ламе от самой Персии, дабы преподнести ее в дар своей возлюбленной, отвергнувшей все предыдущие подарки, в том числе ярко-алого соловья и собственную почку трубадура. Диковинное животное, о существовании коего в те времена даже не слышали, лама, похоже, смягчила сердце неприступной красавицы. Некоторое время троица жила душа в душу, животному даже выделили отдельную спальню с видом на сад и собственное место за обеденным столом, несмотря на отвратительную привычку плеваться. Но прошли годы, и жена стала все больше времени проводить с ламой, которая не страдала хронической потребностью декламировать жуткие вирши в убийственных количествах. И вот однажды ночью, когда его возлюбленная отправилась в спальню раньше обычного, снедаемый ревностью неблагодарный поэт выпустил своему победоносному гужевому транспорту кишки, нанизал на вертел и съел. Никто точно не знает, что случилось с трубадуром впоследствии, но его обезглавленный призрак по сей день бродит у выгребной ямы, а ветреными ночами сквозь трещины в оконных рамах замка долетают обрывки его отвратительных виршей.

Когда Эмилия Фрэсс окончила свой рассказ, восхищенный турист — пребывавший в легком недоумении, поскольку он всегда считал, что ламы родом из Южной Америки, — тут же попросил хозяйку сфотографировать его рядом со скелетом.

Перейдя в grand salon , немец, естественно, пожелал узнать историю восхитительного перекидного пола. И хозяйка, сама себе удивляясь, уже рассказывала, что паркет является точной копией такого же пола в соседнем замке Бурдей. Было это в XVII веке, когда два соседа-феодала, желая показать свое превосходство, соперничали буквально во всем. Мало-помалу междоусобица переросла в жесточайшую распрю, превратив соседей в двух злейших врагов. Докатилось до того, что каждый похитил единственную дочь своего конкурента и заточил в башне собственного замка, дабы превратить жизнь недруга в сущее наказание. Когда же неделю спустя ни один из них не мог больше выносить беспрестанных стенаний своих узниц — от которых резные мушкеты дребезжали в оружейных шкафах и гудели на кухне медные котелки, — они одновременно отперли двери башен в надежде, что девушки тотчас бросятся наутек. Однако понадобилось восемь месяцев, прежде чем до пленниц наконец-то дошло, что они свободны, — но за это время, подобно посаженным в клетку птичкам, обе настолько привязались к своему окружению, что наотрез отказались выходить. В результате каждому из отцов пришлось мучиться с чужой дочерью, которая бесила его еще больше, чем собственное чадо. И столь велико было сострадание двух соседей к тому положению, в котором оказался соперник, что вскоре непримиримые враги сблизились и вместе ездили на охоту с соколами, где по большей части изливали друг дружке горе, жалуясь на ту страшную напасть, что именуют «отцовством».