Романсеро старого Иерусалима
К ночи ветер молчаливый
Прилетит из блеклой дали,
Заглушив базарный говор
И сумятицу идей;
Ночью тёрны и оливы
Плачут горькими плодами,
И немеет Старый город,
Затворившись от людей.
Этот город жил так долго,
Что почти подобен дому
Лабиринт, где мы шагаем,
Улиц крытых хоровод,
Где звенит, витает голос
Из страны изгнанья темной:
«Сном твоим, Ерушалаим,
Сном твоим душа живет».
Вы спросите Стену Плача,
Над какою бездной виснут
Наши беды и веселье,
Наше «здравствуй» и «прости»
В час, когда твердыню прячет
Ночь, исполненная смысла,
И горят над Цитаделью
Звезды, месяц и кресты.
А наутро снова встанет
Солнце каменное, злое,
Мы опять огнем пылаем,
Лихорадкой бытия;
И ступени улиц стонут,
Побелевшие от зноя:
«Тяжела, Ерушалаим,
Тяжела любовь твоя».
Нет, не зря пустые руки
Возводили Храм без храма:
В день урочный, может статься,
Здесь и мы пройдем на Суд
По дороге смертной муки,
Где торгуют пестрым хламом
И паломники из Штатов
Бутафорский крест несут.
И у врат, где синь и пропасть,
В свитке своего былого
Напоследок подправляя
Неприметные штрихи,
Мы оглянемся, попросим:
«Ты за нас замолви слово,
От любви, Ерушалаим,
От любви мои грехи».
Ирина Стекол
Рассказы для Анны
Стекол Ирина Исааковна родилась в Москве, окончила Историко-архивный институт, печаталась в газете «Дом кино», журналах «Огонек», «Нева». В 1991 году эмигрировала, живет в Мюнхене. В «Новом мире» публикуется впервые.
Собака и женщина в предлагаемых обстоятельствах
Моя Анна падка на лесть. Я этим беззастенчиво пользуюсь. Укладывая ее по вечерам, рассыпаюсь в комплиментах:
— Ты моя милая, самая лучшая, любимая, самая любимая в мире…
Она блаженно улыбается, и я беспрепятственно стаскиваю с нее кофточку и блузку, натягиваю через голову ночную рубашку. Дальше — самый ответственный момент: опуская вниз полы рубашки, нужно одновременно стянуть к коленям брюки вместе с трусами. Как правило, это мне сходит с рук, благо брюки на резинке, и я наловчилась это делать молниеносно, так что она даже не успевает понять, в чем, собственно, дело. Иногда, правда, происходит заминка.
— Что вы делаете, — возмутилась она однажды, — что вы делаете, я же католичка!
Если она перед сном вдруг переходит на «вы», это тревожный сигнал. В последнюю минуту она может вывернуться у меня из рук и отправиться бродить по дому в одной ночной рубашке и босиком, как в старые добрые времена, до больницы, когда ее еще не пристегивали на ночь. Дуня, конечно, придет в восторг и кинется за ней, пыхтя и размахивая хвостом. Они чудно проведут время: Анна зажжет свет внизу, будет ходить от пианино к роялю — музыка, огни и дым коромыслом, — Дуня начнет лаять у входной двери, хотя прекрасно знает, что, пока Анна не ляжет, я с ней выйти не смогу.
Поэтому стягиваю брюки я всегда с замирающим сердцем. Дальше уже легче. Я усаживаю Анну на кровать, поближе к середине, и стаскиваю с нее брюки с трусами, туфли и носки. Иногда она спрашивает, показывая на пояс на кровати:
— А это что такое?
— Это же твое средство от боли в спине, — отвечаю я как можно небрежней и осыпаю ее очередной порцией похвал: дело в том, что теперь мне надо подхватить ее под коленки и опрокинуть на кровать, а перед этим спросить, можно ли мне ей помочь, и если она, разнеженная, кивнет, то остальное уже пустяки. Как только она оказалась в кровати, я поднимаю боковинку, застегиваю на Анне пояс и защелкиваю магнитный замок. Все! Теперь только надеть памперс. Но это проходит почти всегда гладко — она охотно ворочается с боку на бок, приподнимает попу и вообще ведет себя, как кроткий ангел. Я так и говорю:
— Ты мой ангел. Ты просто ангел у меня.
Затем я снимаю с нее очки, накрываю ее одеялом, опускаю жалюзи и снова наклоняюсь к ней:
— Спи спокойно, спи хорошо…
По-немецки здесь больше вариантов, и есть еще одно выражение, которое приблизительно означает «пусть тебе приснятся сладкие сны».
— Спи спокойно, я люблю тебя, спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — отвечает она сонно — снотворное уже начинает действовать — и берет меня за руку, — я тебя тоже люблю.
Оставленный сад жил своей жизнью. В конце января из-под снега, который долго лежал этой зимой — почти три недели — вдруг вылезли глянцевитые белые цветочки. Они заполнили весь сад и продержались около месяца. На смену им появились какие-то желтые и фиолетовые, с тугими листьями. Потом бледно-голубые. Они росли так густо, что некуда было поставить ногу. Попробовала узнать у Анны немецкое название — иногда бывало, что она внезапно вспоминала какие-то слова, — но она вспомнить не смогла и, как всегда в таких случаях, стала пространно и взволнованно объяснять, что если вот эту штучку поставить на ту штучку…
Читать дальше
