…Наконец из «хорошей» комнаты выглянула сестра и назвала его фамилию.
Он остался сидеть. Чайки кричали в ушах, монотонно гудел тамбурин.
Сестра снова назвала его фамилию и спросила — что, нет такого?
Тогда он поднял руку, вяло улыбаясь…
За все это время она не позвонила ни разу. Сначала он боялся, что не сможет скрыть ужаса и ненависти, если она предложит встретиться.
Потом оценил ее деликатность.
Потом подумал, что она уже уехала, и ощутил странную смесь облегчения и досады: как же так, не попрощаться, даже по телефону?! Не могут же они после всего вот так расстаться, не сказав друг другу последнего слова?
Наконец раздался звонок.
— Митья, — услышал он ее забавный, с этими восточными низкими обертонами, такой милый, такой смешной, безопасный голос… — Я уезжаю…
— Когда?! — вскрикнул он. Сердце его вдруг забилось, как бывает при неожиданной и тяжкой вести. Вдруг в одно мгновение он понял, чем она была в его жизни.
— Я звоню из аэропорта… Уже сдала чемодан, сейчас допью кофе и поднимусь в зал ожидания…
— Как же ты могла…
— Дорогой мой, молчи!.. не надо слов. Ничего уже не надо. Я сколько проживу буду благодарна тебе за твое лицо тогда… Я ведь следила, внимательно следила… Все-таки не зря я всю жизнь люблю тебя, Митья…
Он заметался по мастерской… Остановился перед полкой, на которой столько лет пылился ее тамбурин. Он видел ее серо-золотые плачущие глаза, ее клоунскую гримаску в углах рта…
— Гад! — сказал он своему отражению. — У, гадина!
Сбежал вниз, сел в машину и, выжимая предельную скорость, как когда-то она на своем мотоцикле, помчался в аэропорт…
…Она уже прошла за барьер.
— Мастер-тарабука!!
Она оглянулась, всплеснула руками, засмеялась, засмеялась… Что-то сказала, затеребила какую-то блестящую штуку на шее.
— Я ни черта не слышу!! — крикнул он, боясь расплакаться.
Они стояли у барьера, кричали через головы пассажиров, проходящих контроль.
— …колокольчик!.. Правда, смешно?!
— если… все-таки… позвони мне!
— …когда-нибудь… если буду…
Голоса их долетали сквозь гул толпы, как замирающие звуки тамбурина.
Удар, хлопок, торопливая россыпь, остывающий звук.
Удаляющийся звон колокольчика…
Смешно…
Правда, смешно?
Обхохочешься…
Учительница музыки, вдохновенная и строгая старуха, жила в огромной коммунальной квартире на Чистых прудах. Если закрыть глаза, можно и сейчас вспомнить до мельчайших подробностей, что стояло в этой тесной, как пенал, комнатке, и в который раз подивиться, каким чудом вполз и стал боком к окну старый «Блютнер». На стене висели четыре тарелки саксонского фарфора: на одной кавалер в коротких лиловых штанах знакомился с дамой, в глубоком поклоне отставив икрастую ногу с бантом, на второй — они гуляли под ручку среди двух зеленых кустов, на третьей — откровенно миловались, на четвертой — женились.
Старый «Блютнер» в пустой послеполуденной квартире звучал властно и гулко…
— Менуэт надо играть — так! — говорила учительница и указывала пальцем на третье блюдо, где, прикрыв веером длинную шею и половину щеки, дама пальчиком грозила галантному кавалеру…
Уроки музыки продолжались все детство, до самого девятого класса, пока мама не решила, что пора приналечь на математику, оставив музыку «для души».
В девятом классе их школу слили с другой, математической, в классе появилось несколько новых мальчиков, и в одного из них она влюбилась до беспамятства. Это был блестяще одаренный мальчик: он прекрасно учился, писал стихи, рисовал… И внешне удивительно соответствовал всем своим дарованиям: рослый, тонкий в кости, с волнистыми светлыми волосами, с сильным худощавым лицом — такими она представляла себе ангелов. И даже очки ему шли, и даже имя его, Кирилл, казалось ей благородно-лаконичным, мужественным, летящим. Но главное, голос — светлого счастливого тембра — ввергал ее в экстаз сродни молитвенному. Голос был чистой радостью…
Стоило ему оказаться поблизости, с ней происходило нечто вроде припадка: горло сжималось в спазме, в висках стучали молотки, колени подгибались, по спине бежали мурашки…
Он ее не замечал… Дружил с двумя мальчиками из бывшей своей школы и с ее подругой Фирой — активной девочкой, какие всегда становятся старостами класса, комсоргами, председателями школьных комитетов.
— А знаешь, это даже хорошо, что он ни о чем не подозревает! — уверяла ее Фира. — Не так унизительно для тебя…
Читать дальше
