Махмуд Теймур: Карьера доктора Фануса

Какая великолепная смерть! Разве найдется на земле женщина, которая отказалась бы вот так умереть?!

Следователь слушал меня с открытым от удивления ртом, да я и сам, признаться, недоумевал: неужели я — такой способный рассказчик, сумевший из своих иллюзий создать целую повесть, как будто все это так и было? Меня потрясли собственная одаренность и талант. Пожалуй, я и впрямь великий человек. Да, я велик, ибо сумел бросить в лицо людям ослепительную ложь, а они жадно подхватили ее.

Я понял главное: у каждого значительного человека есть своя ложь и в зависимости от того, насколько она весома, как проявляется, растут его слава и популярность. А я в свои тридцать лет не мог додуматься до этой истины. Я прожил бы и еще тридцать, затерянный в людском море, и никто не услышал бы обо мне. Но, вдохновленный своей великолепной ложью, я сделался вдруг в этом мире своего рода персона грата, звездой первой величины! Правда и ложь, в сущности, так похожи друг на друга! И более того, фантазия — это не что иное, как самая настоящая истина, а факты — всего лишь избитая ложь!

Подчиняясь своей судьбе, мы влачим размеренно-рациональную жизнь. Но есть и другая, которая воспламеняется от жара страсти. И нет на свете огня, который разжег бы ее сильнее, чем непревзойденная прелесть вымысла! Каждому, рано или поздно, предопределен конец. Я встречу свою смерть спокойно и удовлетворенно, достигнув такой громкой славы и популярности, о которых я не смел и мечтать. Истинно великий человек предпочитает прожить час в ореоле славы, чем влачить жизнь долгую и безвестную.

Итак, завтра виселица. Я взойду на нее в ореоле славы, а имя мое будет у всех на устах. И моя история еще долго будет потрясать воображение людей.

Перевод О. Фроловой

В тот день дядюшка Ибрахим пришел в управление, как обычно, рано утром. Привычным движением он открыл одно за другим все окна и принялся подметать пол просторной комнаты. Голова его, на которой не было ни единого волоска, размеренно покачивалась, подбородок и щеки, покрытые седой щетиной, все время двигались, будто он что-то жевал. Дядюшка Ибрахим смахнул пыль со столов, аккуратно сложил папки. Затем он окинул взглядом комнату, мысленно представил себе владельцев столов, и на лице его отразились все чувства, переживаемые им в этот момент, — то радость, то негодование, то жалость, то досада. Пробормотав: «Теперь надо бы принести завтрак», он удалился. Рабочий день начался.

Первым пришел господин Ахмед, секретарь-архивариус, плечи которого согнулись под бременем пятидесяти лет, а озабоченное лицо словно застыло в вечной тревоге. Вслед за ним вошел господин Мустафа, секретарь, работавший на пишущей машинке; он постоянно улыбался и, казалось, пытался скрыть за улыбкой свои повседневные заботы. Затем прибыли Самир — темная личность, как о нем говорили в управлении, и Гунди, чья откровенная беспечность свидетельствовала о его юном возрасте. Он кичился своим модным костюмом, золотым перстнем, золотыми часами и золотой булавкой на галстуке. За ним появился Хамам — худенький, изящный, затем — всегда подтянутый Лютфи. Последним пожаловал его превосходительство господин директор управления устаз Камиль с четками в руках.

Комната наполнилась гомоном и шелестом бумаг, но к работе еще никто не приступал. Директор, восседая за своим столом, был поглощен телефонным разговором. Газетные листы взвивались в воздух как знамена.

— Этот год будет концом мира, — объявил Лютфи, пробежав глазами последние известия.

— Что, исчезнет луна? — кинул реплику директор, продолжая любезничать по телефону.

— Мы еще жалуемся на своих жен и детей, — произнес Самир, — а вот что сегодня газеты пишут: сын убивает отца на глазах у матери!

— Какой смысл рассуждать о рецептах, — хрипло проговорил Ахмед, — лекарства-то все равно не достанешь.

Гунди, услышав эти слова, тотчас же бросил взгляд на окно приемной врача в доме напротив — там должна была вот-вот появиться хорошенькая медсестра.

— Поверьте мне, — снова заговорил Лютфи, — конец мира ближе, чем вы это себе представляете!

— Приготовьте папку три-один дробь сто тридцать, — сказал директор Хамаму, прикрыв рукой телефонную трубку, и возобновил прерванный разговор.

— Черт бы тебя побрал! — тихонько процедил сквозь зубы Хамам, не отрываясь от газеты.

Вернулся дядюшка Ибрахим с полным подносом еды — бутербродами с бобами, таамией [7] Таамия — блюдо из бобов, сваренных в масле. , сыром и тахинной халвой. Все занялись едой, уткнувшись в свои газеты. Дядюшка Ибрахим стоял в дверях управления, как-то странно глядя на всех. Ахмед, не переставая жевать, крикнул ему: