Игорь Каплонский - Ангелы Монмартра

И ножи полетели в мишень, расплескивая через край отчаянную злобу и ненависть…

– Нас, циркачек, окружают поклонники, далеко не всегда джентльмены. Наши собратья по манежу смотрят на это сквозь пальцы. Будучи людьми бесправными, они ничего не могли бы поделать и тихо переживали позор собственной трусости. Этим пользовались многие негодяи. Хуже всего приходилось артисткам, у которых не было родственников. Беззащитность – лучшая приманка для искателей легкой добычи. Моих отца и мать правильно опасались. Конечно, кто бы захотел связываться с силачом и сумасшедшей, которая входит в клетку со львами! Потеряв родителей, я испытала многое, о чем тебе лучше не знать. Анж, я ведь не ангел и вынуждена бежать от своего прошлого.

Думаю, для тебя не будет открытием, что в замкнутом цирковом мирке существует великий движитель низменных поступков – зависть. Она стала вечной игрой на манеже и вне его. Жестокость, с которой устраняют соперников, бывает необычайно изобретательной, дикой и бесчеловечной. Это сродни людоедству. Мои родители стали несчастной данью Игре. Они не догадывались, что приговорены. Искусство потребовало кровавую жертву и получило ее сполна. Я говорила, что отец был очень красив, силен и добродушен, насколько могут быть добродушными большие и сильные люди. Я помню, как он выходил на манеж в полосатом гимнастическом трико и под барабанную дробь бросал вызов залу. Меня всегда интересовало, каково это – всегда побеждать? Лишь раз на моей памяти отец потерпел поражение, и оно оказалось роковым.

Когда в небольшой город въезжают две цирковые труппы, у них два выхода: либо война, либо ряд совместных выступлений, в которых взаимные подлости в худшем случае сводятся к мелким склокам.

Это случилось шесть лет назад во время гастролей в Бремене. Мы столкнулись с труппой Отто Краузе, которая славилась конными эквилибристами. Тогда к нам в качестве парламентера прибыл сам герр Краузе. Наш директор встретил его приветливо, за прекрасно накрытым столом. В результате появились новые афиши: «Всемирноизвестные цирки Краузе и Маджифлори! Всего один вечер под сиянием звезд манежа!» Никто не подозревал, каким адом закончится этот кратковременный союз.

Было договорено, что обе труппы раскинут свои шапито недалеко друг от друга. Все поселились на первом и втором этажах небольшой гостиницы, окна которой выходили на купол нашего цирка. Номера временно переделали под гримерные. Конечно, место для жилья было не слишком удачным, тонкие стены едва приглушали шум из соседних комнат. Однако оплата была скромной, и мама с папой впервые наняли для меня отдельный номер. Наша конюшня располагалась в дополнительной пристройке к шапито и представляла собой длинную и широкую палатку с непромокаемыми стенами и плотно натянутым брезентовым навесом. Клетки с хищниками находились в таком же укрытии, но с другой стороны. Конечно, по ночам горожане слышали звериный рык, но в магистрат не поступало ни единой жалобы. Наверняка это следовало относить к легендарной дисциплинированности немцев: раз поставили купола, значит, позволили власти. Педантичность бюргеров радовала. Во многих других городах Европы гневные петиции от населения становились бичом божьим и нередко портили наши отношения с почтенными гражданами того или иного города.

Как устроились хищники Краузе, я так и не успела увидеть. Меня поначалу удивляло то, что наши жизнерадостно рычали, а со стороны соседей – почти ни звука. Потом, в пылу работы, я об этом позабыла, ведь теперь репетиции занимали практически всё время. Дело в том, что, по взаимному согласию с коллегами, их выступления через день чередовались с нашими, а в воскресенье готовилось общее представление. Через неделю труппа Краузе оставалась в Бремене, а мы продолжали гастрольное турне. Общие репетиции проходили на нашей арене ежедневно, до обеда. Это было прекрасно. Артисты позабыли о соперничестве, общались взахлеб, перенимали друг у друга секреты мастерства, а если и спорили, то только по поводу совместных трюков и реприз. Все были довольны друг другом и чувствовали себя одной семьей. Но в пылу взаимных восторгов они многого не замечали.

Зато заметила я, и увиденное мне очень не понравилось.

Укротительница из цирка Краузе, жена самого директора, была настоящей примой. Высокий рост, короткая стрижка с модно закрученными у скул завитками, здоровый румянец, голубые глаза, густо накрашенные ресницы. Одевалась она ярко и броско. Губы ее были постоянно искусаны – признак нервной и капризной натуры. Большинство артистов труппы Краузе относились к ней с подчеркнутым пиететом. Только один из униформистов однажды сдержанно заметил, что хищники подчиняются ей больше из страха, нежели из уважения, ведь она может любого из них намазать на бутерброд. Эта мадам и моя мама были единственными, чьи выступления решили не совмещать. Ведь неизвестно, как отреагируют друг на друга по-разному воспитанные хищники, а тем более на появление в клетке чужака с хлыстом. Поэтому свои номера дрессировщицы должны были показывать поочередно, согласно жребию. Выход мамы оказался завершающим, и у госпожи Краузе это вызвало досаду: каждый неравнодушный к славе мечтает, чтобы его слово было последним. Тем не менее, казалось, она смирилась. Но я сразу поняла, что следует ждать самых больших неприятностей, на которые способна фантазия обиженной стервы. Я надеялась, что она, будучи человеком не слишком большого ума, просто затянет выход мамы на арену или попытается каким-то образом сорвать выступление. Но так поступила бы полная дура.