— Кто тут?
— Я… странник… с фронта…
Впустила… узнала… охи, ахи, радость и слезы, самовар, расспросы, как я добиралась с Удомли…
Узнав про мою глупость, стала ругать, как дошкольницу когда-то:
— Ведь ты ж могла сгинуть там, ведь этим путем уже даже летом люди не ходят, там и лав несколько лет нет. Что тебе стоило от речки вернуться в Островно, а от Островна до Доронина километра два и от Доронина через бор до Мурова — четыре километра, ты бы так не намучилась и не рисковала… — и т. д. и т. п.
У самовара сидели родные мне люди: тетушка, ее напарница по школе учительница Антонина Дмитриевна и «Баба Долгая» — баба Иринья с двумя клыками во рту и свисающими вдоль лица седыми космами, все такая же тощая. И тетушка, и баба Иринья смолили свои цигарки. Разговорам не было конца до утра… и на следующий день. А к вечеру этого дня принесли телеграмму: «Снимаемся выезжай ждем целуем братья и сестры» (мы договаривались о телеграмме, если они начнут свертываться).
Опять ахи, охи — как доехать до Удомли, самовар на дорожку, а баба Иринья в это время раскинула свои карты, долго их изучала и наконец изрекла:
— Все будет хорошо… останешься жива и с победой прибудешь домой…
Провожать меня пошли «зимним путем», к деревне Доронино. Расставание получилось неожиданно быстрое: как только мы вышли на центральную дорогу, вдалеке показалась повозка. Когда поравнялась с нами, тетушка попросила сидевших в санях двух мужчин довезти меня до станции — «ей очень срочно нужно!..». Мы обнялись, и повозка меня умчала… в ночь, в неизвестность… В первом письме после этого тетушка признавалась: «Я места себе не находила: с кем и куда девчонку отправила. Лучше бы пошли мы пешком до Удомли…»
А я и дальше добиралась не просто. До Бологого доехала ранним рабочим поездом, а куда дальше? Еще тридцать километров до Куженкина… а вдруг «мои» уже снялись с места, где их тогда искать. И пошла я к военному коменданту Бологого: уставший пожилой человек долго ворчал: «Черти вас носят по тетушкиным деревням… третьего отставшего от части устраивай. Откуда я знаю, а если и знаю, почему должен говорить о дислокации части…» Потом пожалел, посадил в товарняк и велел ехать до Крестцов: «Ваши печки, укладки поездом поехали, а части пошли пешком, гляди на дорогу, авось своих узришь», — пошутил на прощанье…
Еду. Вдруг голос: «Старшинка Орлова! Откуда? Куда?» Это был отставший лейтенант Рыжов. Уже веселее ехать, из своей дивизии человек… На какой-то станции поезд остановился. Сказали, что будет стоять около часа, что это городишко Валдай. Рыжов позвал найти продпункт и чего-нибудь перекусить. Идем… Деревянные домишки… перешли главную улицу, дальше под горку — к автостанции, а там и продпункт, как указали нам… Шли мы по улице Луначарского. Вдруг вижу у дома, который рядом с угловым двухэтажным зеленым деревянным домишкой (после войны узнала, что этот дом имел № 15 по ул. Луначарского, и судьба свяжет меня с ним), — около дома стояла полуторка, а около нее — медсанбатовский начальник штаба Скуратов. Я так обрадовалась, оставила своего попутчика Рыжова, кинулась, как к родному отцу: «Товарищ капитан! Разрешите доложить: из отпуска, догоняю МСБ… можно ехать с вами?» Оказалось, у них испортилась машина, а мне велел идти на тот же поезд и ехать в Крестцы и там искать своих… Доехала ночью. Вошла в первую попавшуюся избу, набитую спящими солдатами, вповалку на полу, — свободного места не было, только коротенькая скамеечка сбоку была пуста. Добралась до нее, осторожно ставя ноги между спящими замертво, и улеглась калачиком, а была скамеечка короче моего роста намного. И мгновенно уснула. Под утро слышала сквозь сон людской топот, и кто-то укрывал меня шубой, сказав: «Молодец телеграмма, молодец она — догнала нас!» В этой избе разместили (после ухода солдат) медсанбатовских врачей. И все в моей жизни опять наладилось — я в родной семье! В составе 99-го стрелкового корпуса на марше в районе Новгорода.
Ленинградско-новгородская операция 1944 года…
Был пятидесятикилометровый марш под Псковом. Мы, медсанбатовская группа медиков, устроились ночью спать на снегу, под брезентом, и не слышали, как подъезжали «катюши».
Вдруг земля содрогнулась (уже под утро), стрельба дикая (мы до этого не слышали близко «катюш»); старые пни вылетали из земли, грохот невероятный под самым ухом. Оказалось, что подъехавшие «катюши» нас не заметили, а когда мы повылезали из-под брезента и в ужасе метались, думая, что попали в окружение, отстрелявшие из «катюш» (из них стрелявшие) на нас с криком и матом набросились: «Откуда вы взялись?! Убирайтесь отсюда быстро! Мы сейчас уедем, а по этому месту будут долбать немцы!»
Читать дальше
