— Уй-вай-я-й, бульно будит! Джанам, сестра… дохтур!..
Так и пришлось к общему наркозу прибегнуть. Рауш (на короткое время). Потом спрашиваю — чего кричал?
— Думал — бульно будит! Сичас карашо.
А были и такие, которые говорили:
— Не дай бог к вам попадать… На передовой не так страшно, как у вас. Там не знаешь, в какой момент тебя шарахнет, а тут видишь, когда к тебе с иголкой, с ножиком подходят, как в пыточной камере… орудия пытки сверкают, брякают, кругом стонут раненые.
И почти все говорили, что в момент ранения боли не чувствовали, а только сильный толчок, удар…
Когда дивизию пополнили южанами — узбеками, казахами — они пачками стали поступать к нам (с поносами, простудами). Они из аулов, почти не обученные, а некоторые без знания русского языка. От нашего климата, непривычной пищи, без хорошего чая они страдали. И многие заболевали животами. И если не было в операционной работы, нас посылали в госпитальные палаты помогать. Войдешь в тамбур, прислушаешься — тихо в палате. Но стоит переступить, войти, как «бедные наши елдаши» (елдаш — товарищ) начинают стонать, жаловаться, чего-нибудь просить:
— Систра! Бульна-о-о!
— Систра! Утка… судно… два сухаря и попить…
Сестра и санитар объясняют, что через десять минут будут раздавать им обед (завтрак, ужин) и чтобы все сделали, что требуется… Кто может ходить — на улицу, кому не разрешено — поможет санитар.
Странность с ними еще такая была. Не понимали они, зачем дается больному две простыни: на одну лечь, а другая — как бы пододеяльник. Так вот зачем другая — им непонятно, и они эти «другие» обматывали вокруг головы. И лежат цуцики, кто в чалме, кто с пилоткой на голове, а ботинки непременно на кровати (носилки, а не кровати) в ногах — поверх одеяла.
Выясняла, почему так. Оказывается, голове холодно, а ботинки — чтобы, когда «мало-мало усерде», быстро схватить их и надеть, чтобы бежать на улицу.
Как же им не нравился чай, заваренный в ведре (чай и сахар на всех больных разведен в общем ведре).
С каждой новой партией «елдашей», занедуживших животами, надо было «читать лекцию» — зачем вторая простыня, что такое градусник и прочее.
Разговор с новичком:
— Сейчас я тебе поставлю градусник, — (показываю его и объясняю — зачем).
— Вуй-вай-яй, ни нада, систра… Бульно будит, машинка ни нада!
Еле-еле уговоришь:
— Машинка лечит не больно, увидишь, что сразу помогает.
Через десять минут хочешь вынуть градусник, а он не позволяет:
— Ни нада! Машинка — карашо… Нет машинка — будет бульно…
Смех и горе. И как же жалко их, попавших в непривычные для них обстоятельства. Они, как дети, сбиваются в кучку с соплеменниками. Одна эта отдушинка для них.
А потом они уходили на передовую… Одни храбро воевали, а некоторые увечили себя — самострелы — и поступали к нам же. Таких Лев Давыдович Райгородский еще в своей «сортировке» определял. Скажем, как топором будто отрублен палец на правой руке (или несколько пальцев). Или пулевое ранение в ладонь или стопу. Входное отверстие малюсенькое, выходное — разворочено, и кругом копоть… Это так они «выручали» друг друга: стреляли товарищу в упор (в руку, в ногу) или штыком оттяпывали ровненько два-три пальца на руке (рука на пеньке в это время располагалась). Жуть.
Врач (этим занимался Райгородский) расспрашивал такого, где была передовая, что делал в это время пострадавший: бежал, лежал, стрелял или еще что-то. Сначала запирается, потом путается, потом сознается…
Когда поняли, что их легко распознают, они стали это делать другим способом: смачивали буханку хлеба водой, ногу обертывали мокрой портянкой, на стопу — хлеб и стреляли. Копоти нет, и не так сильно разворочено выходное отверстие…
Все равно распознавал Левушка. После выздоровления — в штрафную роту смывать кровью или смертью позор… Это я наблюдала в 1942 году. Потом это явление исчезло. А мне было жалко этих южан, из аулов, не обученных, плохо говоривших по-русски.
22 декабря 1942 года утвержден указ Верховного Совета СССР о медалях «За оборону Ленинграда», «За освобождение Севастополя», «За оборону Сталинграда».
Медсанбатовцам (и мне в том числе) награждение медалью «За оборону Ленинграда» было в январе 1944 года, после полного снятия блокады. А вручили медали 30 марта 1944 года.
Номер моей медали — АЕ 66451. Подписи на удостоверении — Попков, Бубнов.
Пища — пшенный концентрат, перловка, картошка, хлеб, сало. Мы были сыты. Но витаминов нет. Авитаминоз у солдат, куриная слепота и другие проявления его.
Читать дальше
