Трудно сказать, было ли тогда ощущение вины у Колчака. Февральская революция срывала тщательно подготовленную им Босфорскую операцию, и, наверное, ничего, кроме досады и злости, он не испытывал.
Анна Васильевна по-женски мягко просит его в письмах не давать воли злости. Вообще из ее писем мы узнаем совершенно неизвестного нам Колчака. Таким его, пожалуй, и мало кто из современников видел.
«Никто не умеет веселиться так, как Вы, с такой торжественностью, забывая о времени, о пространстве и вообще обо всем на свете…» (от 27 декабря 1916 года).
«Последние дни я почему-то часто вижу Вас во сне таким, как я видела Вас прошлый год, — милым и добрым, каким Вы умеете быть, если захотите…» (от 4 января 1917 года).
Из писем Анны Тимиревой сложилась еще одна грустная книга о русской жизни, о том, как вспыхнула и погасла надежда на счастье, свет, радость… Осталась верность и память. Последние слова из последнего письма: «Не сердитесь и не осуждайте меня — у меня есть смягчающие обстоятельства — то, что я люблю вас больше, чем надо, может быть…» (от 18 мая 1917 года).
Один из видевших Анну Васильевну рассказал мне: «Это было в конце 60-х, летом, на чьих-то похоронах. Знакомый обратил мое внимание на очень красивую, с огромными глазами, совершенно седую женщину в наброшенной на плечи черной пелерине. Меня поразил цвет ее лица: свежий, персиковый… „Она…“ — сказали мне…»
Н. Рутыч. Белый фронт генерала Юденича. Биографии чинов Северо-Западной армии. М., «Русский путь», 2002, 494 стр.
Юденичу, в отличие от Колчака и Деникина, в историографии не повезло. Серьезных работ, а тем более отдельных книг о нем не было издано и в эмиграции. В послесловии, написанном редактором книги Игорем Владимировичем Домниным, отмечается, что в работе Н. Рутыча «впервые компетентно повествуется о жизни Юденича в эмиграции».
Вообще читать эту книгу стоит именно с послесловия, со знакомства с судьбой автора — Николая Николаевича Рутыча. Сын офицера-«дроздовца» закончил исторический факультет Ленинградского университета, где учился на одном курсе с Львом Гумилевым. Участник финской войны, командир роты в начале Отечественной. Узник Заксенхаузена и Дахау. После освобождения союзными войсками попал в англо-американский лагерь, откуда бежал. С 1948 года живет в Париже. Главный редактор Общества Ревнителей Русской Истории. Историк, публикатор, мемуарист. С начала 90-х вновь печатается на родине.
В книге, кроме большого очерка о Н. Н. Юдениче (выход книги приурочен к 140-летию со дня рождения генерала), можно найти более или менее подробные жизнеописания еще 60 офицеров Белой армии, сражавшихся на Северо-Западе и совершивших в 1919 году отчаянный бросок на Петроград. Читая эти по-архивному сдержанные и суховатые тексты, открываешь судьбы, достойные более пространного повествования. Вот, к примеру, эпилог биографии лихого генерал-майора Даниила Ветренко, любившего, как было сказано в его аттестации, «действовать самостоятельно, не принимая во внимание данные ему указания»: «Был выслан польскими властями в СССР. Находился некоторое время в заключении… Был выпущен и в течение долгих лет (в 30 — 40-е годы) скитался по глухим местам Сибири и Дальнего Востока, работал счетоводом или учетчиком в совхозах и леспромхозах…»
А вот Колчака все-таки трудно представить счетоводом. Даже в передовом леспромхозе.
Наталья Громова. Все в чужое глядят окно. М., «Коллекция „Совершенно секретно“», 2002, 288 стр.
Книга основана на беседах с Марией Иосифовной Белкиной, Евгенией Кузьминичной Дейч и Татьяной Александровной Луговской (в книгу вошли и ее ташкентские акварели). Впервые публикуются фрагменты переписки В. Луговского с Е. Булгаковой, М. Белкиной с А.Тарасенковым, Т. Луговской с Л. Малюгиным. В указателе имен: П. Антокольский, Н. Вирта, Н. Я. Мандельштам, Н. Погодин… Что, кроме Ташкента, могло бы поставить эти имена рядом?..
Название книге о ташкентской писательской эвакуации дала ахматовская строчка из «Поэмы без героя»:
А веселое слово — дома —
Никому теперь не знакомо,
Все в чужое глядят окно…
В ташкентские окна во время войны глядели и Ахматова, и Чуковский, и Алексей Толстой, и Всеволод Иванов, и Луговской, и многие-многие тысячи эвакуированных. Жизнь, протекавшая за этими окнами, очень тесная и трудная, сближала и согревала. Ташкент согревал. И замечательно, что абсолютно документальная книга написана слогом не исследователя, а мемуариста (хотя автор годится во внучки своим героям), для которого дороги все оживающие перед глазами детали.
Читать дальше
