Марина Вишневецкая - Пусть будут все

Интересно, кто у них будет — девочка или мальчик. Ничего про себя — ни полслова. Я не плачу — я промокаю полотенцем лицо, как всегда после душа. Рабица! Это — инфинитив. Я раблю, ты рабишь, Вячек же будет рабиться, сколько хватит сил. Он истинный труженик. Горбится над своей монографией четвертый год, пишет ее по-английски — о том, как мысль превращается в слово, в речевое высказывание (Ксенька по крайней мере так его поняла). И появление в доме нового человечка не только ведь помешает ему в работе, но, возможно, и в чем-то поможет.

Ариадна Васильевна любила вальс «Голубой Дунай». Играла его на баяне девчонкой сразу после войны, на танцплощадке, в Сокольниках. Там и встретила своего Кайгородова. Он был только с войны. Но она говорила: только что из Европы, подарил мне отрез на платье, патефон, к нему набор дефицитных игл — могла ли я не утратить разум? Ей хотелось быть женственной, вопреки обстоятельствам. Муж был в два раза старше, контуженный, без руки. В тридцать лет оставил ее вдовой, старшей дочери восемь, Вячеку — два… Сначала мыла в суде полы. Потом ее взяли секретарем. У дочки открылся туберкулез… До встречи с Георгием было долгих тринадцать лет выживания, детских Вячековых безумств: то его, пятилетнего, будто кошку, снимали с дерева, на которое он залез (посмотреть телевизор, у них у самих его не было еще долго); восьмилетним он отправился в Крым, в санаторий, проведать сестру, и снимали его уже с поезда где-то за Харьковом; одиннадцатилетним вызвал на дуэль учителя математики за то, что тот на уроке назвал его друга орясиной и дуболомом… Для середины шестидесятых картель, отправленный учителю по всем правилам дуэльного кодекса, был событием из ряда вон. Вячека торжественно исключили из пионеров, а пылкая Ариадна, осмелившаяся за него горячо вступиться (что-то разбив в кабинете директора, кажется, стекло на его столе, шарахнув по нему кулаком), схлопотала письмо на работу, не письмо, обыкновенную кляузу (мы, педсостав школы номер такой-то, выражаем сомнение, что в системе советского правосудия может работать человек, попирающий нормы советской морали), месяца два письма словно не замечали, а потом под надуманным предлогом уволили. И пошла Ариадна опять мыть полы, потом дальний родственник взял ее в ателье, сделал швеей, лекальщицей, наконец закройщицей. В начале семидесятых к ней уже стояла очередь, на первую примерку записывались за месяц. Прождала положенный срок и сестра Георгия Георгиевича. Из-за сложной фигуры число примерок пришлось увеличить — они подружились… Ариадна часто потом говорила: «Судьба всегда приходила ко мне с отрезом в руках».

А вот что я сделаю: все афоризмы Кайгородовых и Опёнкиных запишу и прочту — вместо напутствия. У меня еще минимум сорок минут. Только сначала прикрою форточку, чтоб не продуло.

Дорогие Ксенечка и Филипп, у нас в школе, в кабинете русского языка и литературы, когда-то висел стенд «МММ»… Это было за много лет до Мавроди… помните, был стишок? «Как говорят в народе, в семье не без мавроди» (улыбнутся? не улыбнутся?)… Ну так вот, ничего общего с этим недоброй памяти «МММ» наш стенд не имел. А расшифровывались три эти буквы так: в Мире Мудрых Мыслей. (С тремя буквами тоже бы поосторожней.) А ведь у каждой семьи, у каждого рода есть собственные крылатые выражения, из поколения в поколение передающиеся. И чтобы поддержать эту традицию…

Надо только сначала послать эсэмэс Ксеньке или Филиппу, нет, все-таки Ксене, чтобы звучал «Голубой Дунай», папе будет приятно. Вот бы они смогли найти фонограмму… Нет, ноты — ведь будет живая музыка! Какой-то «пир вальтасаровский», отдающий чем-то вавилонским. Где это? Кажется, в «Двойнике»… Почему-то раннего, «гоголевского» Достоевского Вячек любил сильнее, чем позднего. Да, и в «Двойнике» же (Вячек это потом превратил в поговорку): «поздравления прошли хорошо, а на пожеланиях герой наш запнулся».

Ничего, запишу все по пунктам. Еще на минутку прилягу, выстрою все в голове и потом запишу. Начну с Ксенькиного прапрапрадеда. Он был купцом и сыном купца. Безусым парнишкой влюбился в еврейскую девушку, бабушка говорила, что из бедной семьи. От девушки уцелело имя — Хана Двойра, потому что она дожила до глубокой старости. А от ее жениха, а потом молодого мужа — ничего, кроме этого вот предания. Отец, их браку, понятно, противившийся, спрашивает у сына: и что ты в своей жидовке нашел? может, она самая красивая? — нет! — может, самая умная? — нет! — может, самая добрая? — нет! — ну так что же тогда? — самая любимая!