Бертран Блие - Вальсирующие, или Похождения чудаков

– Приготовь-ка нам кофе, – сказал я матери, – и надень халат. Мой друг очень целомудрен в жизни.

И тотчас мне приходит в голову мысль: что мы тут делаем?

Несомненно, мне хотелось повидать мою старуху. Такому мудаку, как я, это было просто необходимо! Но теперь, достигнув цели, я чувствовал, что мне достаточно. В деньгах она стоила все меньше. Так почему я не подавал сигнал отбоя?

По рукам Пьеро было видно, что он мечтает скорее отправиться в путь. Его руки залезали в карманы, порхали над ними, он не знал, как с ними быть. И еще по его роже попавшего в передрягу парня было видно, что он делает чудовищные усилия над собой, чтобы не наброситься на мать своего друга и не раздеть ее догола. Надо сказать, что мать для него – существо святое: ведь у него самого ее не было, он родился от неизвестной матери. Он не знал, куда спрятать глаза. Ему хотелось взять их в руки и спрятать в карманы. Вот о чем он мечтал. Но он молчал, не смел произнести ни слова, настолько святой для него была мать, даже шлюха, и совсем трухлявая на вид.

Я же яростно пытался понять, отчего мне хотелось быть тут, а не где-то еще, да притом остаться.

И вовсе не для того, чтобы схорониться. Когда вокруг набито привратниками, притворяющимися, что спят, готовыми в любой момент позвонить в комиссариат, трудно найти более опасное место. Милые соседки матери давно злословили по поводу того, как это можно зарабатывать на жизнь, торгуя своей сорокаоднолетней задницей, а их мужья делали вид, что согласны с ними. Разве стоило спорить из-за этого!

Вот я и стоял как пень, наблюдая за своей старухой, которая натягивала старый прозрачный, отделанный мехом халат, в котором было ни тепло, ни жарко. И была в полной растерянности, не могла попасть в рукав. Так не могло продолжаться, мы по-прежнему видели ее голый зад.

– Надень что-нибудь другое, – говорю.

Она оборачивается:

– Что? Ты хочешь, чтобы я что-то надела?

– Что-нибудь приличное для моего друга.

– Да. Ты прав.

Она влезает на табурет, чтобы порыться в неудобном шкафу. Теперь Пьеро просто вынужден отвести глаза. Он больше не в силах терпеть.

Я тоже ищу. В стопке белье, приготовленное для глажения. Скидываю половину, но в конце концов нахожу нужное – цветастое платьице из хлопчатой шикарной ткани. Протягиваю матери, которая как раз натягивает юбку.

– Надень это. Чье оно?

– Дочери Альзонна. На меня оно не налезет.

– Попытайся. Мне хочется, чтобы ты надела.

Она исчезает около сортира, и Пьеро задает вопрос:

– Скажи…

– Ты что, имеешь вопросы?

– Послушай… Она действительно твоя мать?

– Да, старина. Лучше это, чем ничего вообще.

– Мерзавец.

– Заткнись. И веди себя с ней прилично. Покажи хорошие манеры. Это дама.

И тут она как раз вернулась. Платье очень шло ей. Она собрала свои лохмы в пучок. И стала совсем другой. Теперь ее котировка явно поднялась. Я был рад, что остался.

Она отодвигает белье, утюг и рукавичку, чтобы поставить две чашки на край стола. Вода уже кипела на газу.

– Умой лицо, – прошу ее.

– Почему ты так говоришь?

– Умойся, говорю тебе. Лицо. Водой. Как следует.

Она подходит к раковине. И пускает воду. Смотрится в маленькое зеркало, подвешенное к гвоздику, разглядывает свои годы: их 41. Тут уж было все ясно, расстаться со своей маской ей непросто. Пришлось взять это на себя.

Я беру губку и начинаю решительно тереть ей лицо под холодной водой. Она пробовала воспротивиться, но я крепко держал ее шею. Я чистил ее. Я снимал килограммы напластований. На дне раковины собрались всевозможные краски?! Мне казалось, я чищу палитру. И постепенно стал вырисовываться подлинник.

– Почему ты хочешь видеть меня такой? – стонет она.

Когда осталась только кожа, морщины да темные круги вокруг глаз, я закрыл воду и стал осторожно вытирать ей лицо, как хрупкой античной статуе.

– Каприз, – отвечаю. – Можешь ничего не говорить. Я твой лучший клиент… Если нам никогда больше не удастся увидеться, я хочу тебя запомнить вот такой, твои настоящие глаза, твою настоящую кожу.

Пьеро и я сели пить кофе. Мама не знала, чем только нам угодить. Она предлагала выпивку, жратву. Но мы от всего отказались – от омлета, пирожков, какао, горячей ванны, куска сыра. Тогда она села рядом с нами и налила себе рюмочку сухого Казанис. Мы смотрели, как она пьет. А когда рюмка оказалась пустой, мы все трое переглянулись, не сказав ни слова, словно только что умер отец.