Из времен в трудном слове днесь явленный, о, не
остави мя в темени, отче Симеоне!
Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий,
помилуй мя грешного! — бо аз есмь хороший,
аз есмь телок заблудший, в бездумье стоящий
ста дорог на стеченье, о кнуте молящий.
Дай же путеводного беспутному слова —
опричь слова нет в свете ничего иного.
(«Моление о слове», «Три оды духовные»)
Звезда катилась по небу так долго,
что я примету вспомнил: загадать
мне нужно что-то… и успел. Желанье
ожгло тоскою прежней — пусть придет
еще стихотворенье. Так сбылось.
(«Еще желанье», «Ямбы 5»)
«Члены» гиппогрифа и впрямь «сборные», сочетание, казалось бы, не сочетаемых, какофонически не согласующихся элементов напоминает о «лошадиных перьях», но ведь именно так и есть, собственно, так и должно быть, нам и была обещана «птицелошадь». Следующие за «Ямбами 5» «Сонэцки» (неологизм, возникший из сращения «нэцке» и «сонета»!) только подтверждают, что в книге Дмитрия Полищука дан опыт реализации авторской установки на соединение несоединимого как стилистической, если не стилеобразующей идеи «нового барокко», практикум его… И, приняв буйство форм — а метрическое разнообразие, лексическая щедрость и строфическое богатство, если не сказать виртуозность, в поэзии Полищука отмечались критикой давно и не единожды, — приняв их не только как данность и индивидуальное свойство поэта, но именно как заданность, уже не станешь удивляться сочетанию в книге од с романсами и даже «Цыганочкой», строгих октав, сапфической строфы — с верлибром, соседству кн. Шаликова и Т. С. Элиота в эпиграфе к «Последним полетам, или Гиппогрифу», загадочному определению, видимо, жанра: «складень архетипа» («Змей и битва») или такому чтению Платона («Отрывок»):
Лежали в постели, обнявшись, читали Платона;
«Пир», разумеется, «Пир», — что же еще нагишом
можно без устали вслух? —
с последующим превращением двух в одно андрогинное целое, говорящее о себе уже и в мужском, и в женском роде одновременно:
…мне, — дважды блаженной/блаженному, счастья дана
сила такая была, что и смерти б уж не рассечь, но
небу, шуткуя, — ужо! — угрожал я перстом,
о муках творенья уже я страдала беспечно…
Кстати, такое смещение в одном стихотворении источника речи, а соответственно и точки видения, похоже, характерно для манеры Полищука, оно встречается, помимо «Отрывка», и в упоминавшемся уже «Плаче по деревлянам», на самом деле структурно построенном как диалогическая система: хор деревлян — отвечающий ему лирический герой, хотя диалог этот сознательно недовыявлен, что придает ему характер как бы внутреннего звучания; и в завершающем цикл «Змей и битва» стихотворении «Битва», где сначала речь ведется от лица витязя-змееборца, затем от внеличного повествователя, потом от лица змея и, наконец, от имени девы, что синтаксически не проявлено никак или, точнее, все это сознательно слито в единый поток общей, нерасчлененной речи витязе-змее-девы, к каковому чуду приращивается еще и авторское «я».
Был враг мой стозевен и лаял,
а девы — безмолвны мольбы.
Но скоро коня оседлал я.
Взлетая, конь встал на дыбы.
……………………………..
И витязь чрез бездну пустую
зарницей стремится с высот.
Он белу красу молодую
от гадкого чуда спасет.
……………………………..
Он бьет точно в яблочко, в завязь,
где — смерти иглою прижат —
убогим червем извиваюсь
аз — недоразгаданный гад.
Вот всадник над битвою, гневен,
застыл, потрясая копьем…
Был изверг озорен, стозевен,
и жертвой была я при нем.
……………………………..
И точно так же, как в приведенных примерах в пространстве одного стиха разные персонажи-лица соединяются в синкретичное целое единой авторской речи, внешне разностильные, пестрые части книги образуют странное, химерическое, но законное единство «Гиппогрифа» в пространстве авторской идеи о поэтике контрастов, представляя urbi et orbi книгу-свод разнообразных, едва ли не всевозможных форм (отчасти тем самым продуцируемого) некоего стиля, собрание его поэтических образцов и канонов — в созданной московским поэтом Дмитрием Полищуком хрестоматии нового барокко.
Павел БЕЛИЦКИЙ.
Чудесная несвобода
Станислав Лем. Библиотека XXI века. Перевод с польского. М., ООО «Издательство АСТ», 2002, 603 стр. («Philosophy»)
Книга состоит из шести разделов: «Абсолютная пустота» (1971 [5] В скобках приведен год издания на языке оригинала.
) — рецензии на несуществующие книги, «Мнимая величина» (1973) — предисловия к несуществующим книгам, «Голем XIV» (1981) — собрание материалов, посвященных попыткам контакта с суперкомпьютером (надо ли говорить, что такой компьютер никогда не был создан), «Провокация» (1984), «Библиотека XXI века» (1986) — рецензии на книги, которые не существуют либо только будут написаны в конце XXI столетия. Последний раздел — «Записки всемогущего» (1963) — текст, написанный от лица самодостаточного искусственного разума. Это произведение может трактоваться как вполне традиционная фантастика, но по проблематике примыкает к другим разделам книги, и включение его в издание составителем К. Душенко кажется вполне оправданным.
Читать дальше
