Что дальше было — лет через десять узнали, от Инги, когда она ночью приехала к нам, уже на нынешнюю квартиру. Не терпится ту сценку дорассказать, употребив (во зло?) Ингину откровенность. (Неблагородно, скажете? Но, во-первых, я только слушала тогда, ни одного вопроса не задала, ей самой захотелось так открыться… И знала она, что рассказывает — писателю. А во-вторых… Невозможно без исследования реальных поступков реальных, живых людей структурировать хаос жизни посредством приставляемых друг к другу слов. Невозможно по-другому оказывать необходимую и, по сути, благородную помощь своим читателям. Так ведь?)
Отряд не заметил потери бойцов, то есть нашего с Володей отсутствия. К «Фетяске» водки добавили, и Ингу, как самую трезвую, расчетливый муженек отправил провожать до метро подвыпившего гостя. Пока она пописать на дорожку уходила, мужчины о чем-то пошептались, и когда Инга почти на закорках тащила профессора по безлюдному парку к остановке автобуса, он полез к ней, причем не только щеку обслюнявил, но и трусы стал снимать, свои вонючие трусы, да еще в ухо шептал, что муж не против… Коленкой в пах пришлось ему заехать и под березой бросить… Не холодно было, и гад живучим оказался… А дома в гневе так топнула ногой, что пятка треснула — громоздкий, неудобный гипс несколько недель пришлось на себе таскать.
И эту тяжесть ее любовь вынесла. Илюша же продолжал экспериментировать. Слайды свои нам показывал — белая Инга с черными пятнышками сосков и лобка на берегу черно-белого озера, в графическом лесу, со спины в домашнем интерьере… И она научилась говорить о метафоре в фотографии, в изобразительном искусстве, да так талантливо, что ей предложили сделать документальный фильм о советском подпольно-авангардном искусстве. Суматошно урывала для этого минуты-часы у ночного сна (тогда и появилась бессонница), у дневной еды (видимую людям худобу оформила эстетически, а невидимую язву не выдала ни разу не только словами, но и страдальческой гримасой) — не дай бог ущемить хоть в чем-то Илюшеньку: слава и успех, дружно перестроившись, кинулись в объятья к подпольным и гонимым (многим — в пугающем большинстве то были мужчины — не хватило ума понять, что ненадолго это, ибо не настоящей любовью объятья продиктованы, да и откуда свободным от моральных пут творцам распознать подлинность чувства, с блядями в основном они дело имели, что и проще, и безответственней), книжку в бывшем партийном издательстве выпустили. Стихи — тиражом десять тысяч экземпляров!
В первую заграницу вдвоем съездили, в Румынию. По возвращении Илья смачно и в то же время отстраненно (про достоинство не забывая) рассказывал, как там приятно в кафе на улице посидеть (у нас тогда и этого простенького удовольствия еще не было), сколько разных пирожных они перепробовали… И вдруг эмоции совсем отключили разум, и поэт наивно проговорился, что там бы мог просто жить-кайфовать, зарабатывать фотоаппаратом и стихов не писать…
А в Москве сказочное время было для всего непонятного, но поэт не сообразил, что бесконечных сказок не бывает. Снял себе «студию», чтобы никто, ни сын, ни жена, работать не мешали.
Как он там трудился, не знаю, но вспомнилось, что совсем недавно на тусовке один молодой поэт-прозаик-журналист с умом и талантом, будучи раскрепощен парой пластиковых рюмок, советовался, снять или все же купить квартиру для его подруги с трехлетним стажем. «Надоело по чужим хатам мотаться. Я ее люблю, но и жену люблю». — «А не меркантильно ли ее чувство?» — спросила я, узнав, что кандидатка в гарем — беженка из Баку. Алкоголь и с меня снял вериги деликатности. Нет, скорее азарт исследователя мной руководил, реальную жизнь писательский инстинкт учуял. «Что вы, у нее были очень богатые любовники». — «Тогда лучше купить — вложение в недвижимость самое надежное». — «А жене что я скажу? — спросил он. И сам же ответил: — „Студио“, мол, для работы снял… Только вы никому не рассказывайте». — «Конечно, никому не скажу, только в следующем же своем опусе опишу ваш случай, и все». Это я не в уме, а вслух ему пообещала. Выполняю. (Опять неблагородно? Но я открыто это делаю, с риском для самой себя — как только мои знакомые поймут, что под наблюдением находятся, начнут, чего доброго, меня чураться. А самое главное, полезно помогать человеку увидеть себя со стороны — на фото или кинопленке, в тексте или на картине. Врачевание своего рода. Узнаешь о своем недуге и, глядишь, сумеешь что-то поправить. А то ведь не ведаешь, насколько роково отозвалось твое ироничное слово, твой взгляд исподлобья в твоей собственной судьбе. Памятливы люди на обиду. Из своего жизненного сора творить… стихи, искусство — трудно, врага же — всякий может… И живут потом с ненавистью к не подозревающему об этом человеку — хочется ведь чувства испытывать, без них скучно, а любить надо уметь. Насколько легче ненавидеть…)
Читать дальше
