Михаил Литов - Московский гость

— Да это же Моисей в кумаче! Выведешь нас из тьмы египетской, отец?

Не иначе как небо взорвалось в голове Коршунова, и он громовым голосом обвинил:

— Безбожники!

Верные его сторонники, по глухоте, усугубленной общим шумом, приняли эту хулу за приветствие и захлопали громче.

— Что вы такое говорите, Леонид Егорович? — тихо удивился Петушков, человек, который вообще не знал умения думать и всегда носил в себе только глобальное недоумение.

— Не знаю… К слову пришлось… — ответил ведомый.

— Ничего, ничего, — так же тихо одобрил Образумилов, — все правильно, они и есть безбожники. Фарисеи и торгующие в храме, книжники и иуды. — А в полный голос выкрикнул: — Товарищи, Христос воскресе!

— Так ведь не пасха чай, — отозвался какой-то насмешник. — Не ко времени заверещал, петух!

— И в самом деле?.. — не то спросил, не то все же чуточку упрекнул Петушков.

— Ты, Петушков, помалкивай, знай свой шесток, — огрызнулся Образумилов. — Здесь я командую. И если я говорю, что Христос воскресе, значит я к тому имею основательный повод. А скажу тебе быть Иудой или каким-нибудь там Агасфером, ты им будешь. Понял?

Петушков понурился, не смея возражать, а тем более предаться размышлениям над столь удивительным прологом к задуманной культурной акции. Он поддерживал Леонида Егоровича под локоть и чувствовал, как в невообразимой толще того глухо бьется сердце.

— Говори речь, Леня, — распорядился карлик, подталкивая вождя к микрофону.

Начал Коршунов скупо и словно бы неумело, без уверенности в себе. Правда, выдержал паузу, которая могла сойти и за эффектную.

— Говорят о Христе… — заговорил он наконец. — Воскрес… Вполне вероятно… А с другой стороны, он же бессмертный сын Бога и сам Бог, зачем ему нужно воскресать? Не нужно… Он вовсе не умирал никогда… Поэтому, товарищи, мы и говорим о жизни и смерти, о воскресении и бессмертии в этот прекрасный солнечный день. Ведь наше дело бессмертно, оно вовсе не умерло, как кажется некоторым. Легко представить себе, что кто-то, пораженный нашей несгибаемостью и неистребимостью, превратится из Савла в Павла, певца нашей немеркнущей славы… Но чтобы кто-то из нас отрекся от священного дела борьбы за народное счастье прежде, чем трижды прокричит петух, такого не вообразит и заклятый наш враг. И лучшее подтверждение моих слов то, что мы собрались здесь и отдаем дань уважения светлой памяти нашего великого поэта!

Постепенно оратор воодушевился, его голос окреп, руки пришли в движение, и в конце концов он простер их перед собой ладонями вверх, как бы в ожидании горлиц, которые напитают его еще большей силой.

— Кстати, о поэте, товарищи. Поэзия бессмертна, поэт не умер, как полагают некоторые, он продолжается в нас с вами, в нашей смертельной войне за свободу трудового народа. Сейчас он любуется нами с небес, слушает и мысленно восклицает: ай да молодцы ребята, ай да черти!

— Что ты мелешь, окаянный, мерин вонючий? — зашипел, задергал за рукав плаща Образумилов. — Попутал ноты? Говори о предстоящих выборах, агитируй, нетопырь!

Но Леонид Егорович уже словно кувыркался в жерле извергающего огненную лаву вулкана, и жалящая оторопь карлика была ему нипочем. Он слушал недра земли, провозглашавшие вечный бой, и сам стал голосом восстания, высшей справедливости, а отчасти и поэзии. Аудитория, конечно, уже покорилась ему и ловит каждое его слово, он чувствовал это. И незначительным фактом, пустяком показалась ему телесная хворь, сделавшая невозможным его непосредственное участие в сражениях. Он сражается каждым своим вдохом и выдохом, и пока он дышит, он побеждает.

— Вот я стою перед вами в плащанице, — закричал Леонид Егорович упоенно, — и спрашиваю себя: а кто это кучкуется в поле моего зрения? Сброд? Или верные и сознательные сыны нашего духовного отца Фаталиста? Ну-ка, ну-ка! Где ваши глаза? Не прячьте их! Дайте заглянуть! Вижу, теперь вижу: поэта, нашу гордость, вы разорителям отечества и расхитителям культурных ценностей не отдадите! Они, засевшие в древних кремлях наших ордынцы, делают вид, будто не знают, кто мы такие и откуда взялись. Так мы им напомним, объясним! Перефразируя какого-то классика, скажем им прямо в лицо: мы вышли из шинели Фаталиста!

Недалеко от помоста стояли Виктор, Вера и Григорий Чудов. Виктор, надев, к месту ли, нет, свой знаменитый картуз и тонко усмехнувшись, крикнул:

— Кто ж это делает вид, будто не знает, кто вы такие? Это очень даже хорошо известно. И в вашем происхождении тоже нет никакого секрета, так что о шинели вы заговорили зря, у разных портных одевались вы и поэт!