Михаил Литов - Московский гость

Странствующий покорно следовал за путеводной местной жительницей, которая так много сделала для него всего за несколько часов. Он уже почти знал Кормленщиково. По знаку Веры остановившись на созданной самой природой смотровой площадке, Григорий едва не ахнул перед открывшимся ему великолепным видом. Вера тоже была поражена. В который уже раз!

Солнечные лучи косо падали на лежавшую гораздо ниже храмовой горы холмистую долину, где взволнованно сбивались в кучки маленькие игрушечные домики. На небе не было ни облачка, а между тем свет не разливался равномерно по небосклону и земле, но как-то тревожно и сумрачно косил, и можно было прочитать каждый его лучик, крепившийся в усиленной ровности или наклонившийся, как стебель сломанного цветка. За перехлестами, за навевавшими тревогу узорами этих прозрачных колонн и обозревался благословенный город Беловодск, стоявший на возвышении, не таком, однако, значительном, как та гора, в которой покоился великий поэт.

Даже издали поражала монолитная громада Беловодского кремля, изумлявшая белизной и сверкавшая золотом. Она не удалялась, не стояла на месте, неуклонно приближалась, ее носил и баюкал ветер, и этот ветер, непонятный в тихий солнечный день, бил Григорию прямо в лицо. Ошеломленный этим обманом зрения, задолго до его появления на свет придуманным неведомыми зодчими, раздосадованный ловушкой, в которую угодили его ощущения, Григорий смотрел во все глаза, и чем больше напрягался, тем очевиднее нарастал в воздухе огромный купол главного кремлевского собора. И в конце концов он уже не мог не принять это благодатное и мучительное зрелище внутрь, в то, что было источником его зрения.

— Я хочу здесь остаться… — тихонько шепнул он.

Вера услышала. Она молча кивнула, давая знать, что понимает чувства своего друга.

По вьющейся между могилами тропе бесшумно скользнул Виктор. Остановившись за спиной Григория и Веры, он снял с головы свою залоснившуюся от частого употребления кепку, вытер пот со лба и, внутренне усмехаясь предвкушению, как вздрогнут сейчас эти славные люди, неожиданно заслышав его голос, сказал:

— В мире нет более величественного зрелища, чем это. Я сейчас свободен, и если хотите, друзья мои, я проведу вас по всему Кормленщиково. Устрою вам индивидуальную экскурсию.

Григорий хотел было ответить, что он заплатит, но Виктор предупредительно поднял руку, останавливая в нем это финансовое движение. С километр протопали они к имению, некогда принадлежавшему Фаталисту, по пыльной дороге, то взбиравшейся на поля, где звенели и гудели насекомые, то нырявшей в сырую, с валяющейся на обочине растительной гнилью, тень леса. Как все это было непохоже на ночное пробуждение в луже! Вера вкладывала руку в узкую ладонь брата, и они, неразрывно связанные, убегали далеко вперед и оттуда звонкими, веселыми голосами звали зазевавшегося Григория. Ему вовсе не хотелось бегать по такой жаре, но приходилось. И в собственном учащенном дыхании он слышал растущий и укрепляющийся голос расширения здоровой части своего существа. Он становился еще более другим, чем был прежде.

Его подвели к большому каменному особняку с широким парадным подъездом и вкраплениями правильного, суховатого классицизма, что пользовалось успехом в прошлом веке. Народная любовь к поэту, помноженная на производительную административную фантазию, превратила длинную череду комнат, огибавших некую невидимую ось, в обыкновенный музей с кожаными креслами, разными ломберными столиками, письменными столами, потемневшими от времени картинами, подсвечниками, сундуками, выставленными напоказ и нисколько не смущавшими целомудрие альковами, широкими диванами, на которые строго запрещалось садиться, курительными и танцевальными площадками. Среди всех этих шедевров быта, сохранившегося лишь в виде музейных символов, Виктор торжественно надел кепку (чтобы снимать ее в минуты, когда из его слов явственно вытекало смиренное уважение к поэту) и пустился в подробные объяснения, но едва у него дошло до знаменитого «калики перехожие», Григорий не выдержал и громко, непринужденно рассмеялся.

— Похоже, это относится ко мне гораздо больше, чем вы думаете! — воскликнул он.

Виктор провел своих спутников в служебное помещение. Он прогнал оттуда дремавшую у окна старуху и спросил:

— Что будете пить? Чай? Кофе? Водку?

Выбрали кофе. Григорий снял пиджак и повесил на спинку стула, а Вера, остановившись у окна и заложив руки за спину, смотрела на парадное крыльцо, где у массивных колонн две старухи-смотрительницы, отдыхая от посетителей, предавались оживленной беседе. Ей пришло в голову, что брат и московский гость могут и не заметить, как взаимная неприязнь овладеет ими. Вскоре многообещающий аромат распространился по комнате, и на столе появился из рук экскурсовода кофейник — изящная подделка под старину. Хозяин хмурился оттого, что гости слишком долго гремят ложечками, размешивая сахар, и не дают ему начать обстоятельный разговор.