Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог

Три девицы сказали:

— Ты долго была в Европе. Могла бы вполне сойти за европейскую женщину, но с такими густыми бровями — нет, никуда не годится. Прямо как из деревни.

Они тут же отвели меня к соседке, которая была портнихой и вдовой и при этом всем красила волосы и выщипывала брови. Мне она выщипала брови только наполовину и спросила, чем я занималась два года в Германии. Я подумала, не сказать ли ей, что я беременна. У нее не было детей. Может быть, она знала, что делают в таких случаях.

Я сказала:

— Я… — Но прежде чем сказать «беременна», бросила взгляд на ее стол, чтобы посмотреть, что она читает-левую прессу или бульварную. Она читала «Хюрриет», дешевую турецкую газетенку, и вместо «беременна» я сказала «стала социалисткой». Она продолжала выщипывать мне брови и сказала:

— Ничего, это не больно. Пройдет. На одну голову может много чего свалиться, но у человека голова крепкая, всё выдержит!

У нее я тоже сходила в туалет. Ничего. Я посмотрела на себя в зеркало и вздохнула. Три девицы с портнихой сидели в комнате, пили чай и рассуждали о том, что нужно делать, чтобы была тонкая талия. Надо надевать на ночь тутой-претугой корсет и спать так много месяцев, и в один прекрасный день ты проснешься с тонкой-тонкой талией и найдешь себе мужа. А когда найдешь мужа, можно и обратно поправиться. Мужа тоже нужно раскормить, чтобы был потолще, тогда другие на него не будут зариться. Одна из девушек сказала:

— Ой, я потекла! — и постучалась в туалет.

Когда она проскользнула мимо меня, я хотела, чтобы мы поменялись и я стала ею, а когда она вернулась из туалета, я все смотрела на ее лицо и на ее живот и ни о чем так не мечтала, как только быть ею. Она ела пирожное, и мелкие крошки сыпались ей на юбку, а я все смахивала что-то с колен, как будто это у меня на юбку насыпались крошки.

— У меня всегда такие сильные месячные, — сказала она.

Возвращаясь в родительскую квартиру, я увидела этажом ниже кошку старой соседки, той, что всегда сидела на одном и том же месте у себя на балконе в своем кимоно. Кошка мяукала и царапалась в дверь. Старуха открыла дверь, увидела меня и сказала:

— Заходи.

Я хотела взять кошку на руки, но она цапнула меня, и я ее отпустила. Соседка сказала:

— Она боится, потому что беременна.

Старая женщина в кимоно жила вместе со своей сестрой, моя мать называла ее «мадам Покойница». Обеим дамам было под восемьдесят, и были они из турецких греков. Старушка в кимоно никогда не была замужем, но в юности, когда при Ататюрке вошли в моду танцы, ей довелось однажды с ним потанцевать, и он сказал ей: «Вы, мадемуазель, как бабочка».

Вот почему моя мать называла ее «мадемуазель Бабочка». Ее сестра, мадам Покойница, уже лет десять не вставала с постели. После того как умер ее муж, она перестала есть и пить. Моя мать видела у нее на кухне записку, лежавшую на столе. Там было написано: «Боже, помоги мне. Сегодня умер мой муж». На нее напала меланхолия, и однажды она не смогла встать с постели; теперь она жила в ней, как покойница. Женщина, приходившая к ним убирать, кормила ее из ложечки супом и давала лекарства. Мадам Покойница глотала и выплевывала и пела женщине по-гречески детские песенки. Мадемуазель Бабочка десять лет кряду ухаживала за своей сестрой и делала все, чтобы продлить ей жизнь, у нее не было больше никого на свете. Я подошла к постели мадам Покойницы. Уборщица как раз переворачивала ее на другой бок, чтобы не было пролежней. Уборщица сказала:

— У меня так болит спина оттого, что мне приходится все время поднимать мадам и переворачивать на другой бок.

Мадемуазель Бабочка сказала ей:

— У тебя спина болит не от работы, а оттого, что ты сделала уже двадцать абортов. Говорю тебе, сходи к врачу, пусть пропишет тебе таблетки, иначе когда-нибудь отдашь концы.

Я постеснялась спрашивать уборщицу, но поняла, что в Стамбуле, оказывается, бывают аборты. Мне нравились женщины в этой квартире, здесь были трагедии, а теперь и у меня была своя трагедия. Над кроватью мадам Покойницы висела икона, на которой была изображена Дева Мария с младенцем Иисусом. Когда я была маленькой, я думала, что, если я вдруг забеременею без мужа, я скалу, что зачала ребенка как Дева Мария, потому что так было угодно Аллаху. Наш общежитский комендант-коммунист в Берлине говорил: «Гулять нужно с умом. Как Мария. Такой умной девки свет не видывал. Сплела такую историю, что по сей день ей все верят».

В квартире у сестер была библиотека, и я обнаружила там множество толстых томов Карла Маркса и Фридриха Энгельса на французском. Книги принадлежали мужу мадам Покойницы. Карл Маркс и Энгельс. У всех моих берлинских друзей были их сочинения. От этих людей, которые читали Карла Маркса и Энгельса, я бы не стала скрывать свою беременность. Вид этих книг, принадлежавших почившему супругу мадам Покойницы, развеял неожиданно мой страх, и я вприпрыжку побежала по лестнице, громко распевая по-немецки песню Наина из Брехта, которую я разучила в Берлине.