Василий Дорогокупля - Вперед и вниз

— Эх, проклятая жизнь, — вздохнул Владик, который благодаря физическим упражнениям слегка протрезвел и вернулся к задушевно-общительной стадии. — Никакого просвета. Сделать бы доброе дело — кого-нибудь, скажем, спасти… Даже не обязательно Родину.

И вот тут, в этом месте и в этот момент, на Кашлиса снизошел порыв истинного вдохновения. Он увидел и осознал свою миссию, он почувствовал, что нужно сделать, чтобы раз и уже навсегда обрести свое место под солнцем. Это чувство его посетило впервые; отдаленно оно походило на то, что он некогда испытал, подвергаясь допросу в стенах КГБ, но там был еще страх, причем страх доминировал над мессианским порывом. А теперь Кашлис был абсолютно свободен от страха — он мог совершить настоящий поступок уже не под гнетом навязанных обстоятельств, а как автор, творец, озаренный сиянием свыше. Он решил, и он сделает. Дальше пусть будет что будет. Его соображения были, конечно же, эгоистичны, но таков эгоизм всех героев и подвигов или же их большинства, что нисколько не умаляет полученные результаты.

— Есть возможность спасти человека, — сказал он, — причем такая возможность, о какой вы даже и не мечтали. Спасти негра.

— Тебя, что ли?

— Нет, натурального негра.

В нескольких словах он рассказал им историю с похищением Там-Тама. Ему не очень поверили, но чувствовалось, что за этим кроется что-то не совсем обычное. Участвовать в свершении доброго дела вызвались все. Прикупив еще пива, они сели в трамвай и отправились на Сортировку. С пересадками, перекурами и распитием пива добирались около часа и прибыли на место уже в сумерках.

Света в подвальном окошке не было — Алтынов как раз только что ушел, — но у Кашлиса имелись ключи от всех дверей. Очутившись внизу, трое приятелей настолько впечатлились видом прикованного к трубе заложника-негра, что были вынуждены сделать еще один перекур на кухне, попутно допив пиво и съев найденные здесь чипсы и копченую колбасу. После этого Кутешихин и Патронский приступили с расспросами к Там-Таму, в то время как Кашлис и Владик пытались разобраться с наручниками (ключи от них Панужаев не оставлял в шкафу с тех пор, как строптивый негр обнаружил склонность к побегу). Владик попробовал отомкнуть замок гвоздиком, но у него ничего не вышло. Не преуспели и остальные — наручники были хорошей системы, а никто из освободителей не обладал нужной в таком деле сноровкой.

— Надо перепилить цепь, — сказал Кутешихин. — Или разбить. Есть напильник, топор или что-нибудь этакое?

Ничего этакого не нашлось. Двое из них поднялись на улицу и вскоре принесли обрезок железной трубы и толстый гвоздь-костыль, выдернутый из гнилой шпалы. Костыль был использован в качестве зубила, по которому наносились удары трубой. Первым же ударом Владик, вновь опасно балансировавший на грани между двумя стадиями, разбил руку Патронскому, и тот с гневным воплем уступил свое место Кашлису, в то время как Кутешихин и Владик по очереди изображали из себя молотобойцев. На Там-Тама никто не обращал внимания. Он сидел, держа прикованную кисть на отлете, вращая глазами и периодически издавая гортанные негритянские звуки. Из разговора с пришельцами Там-Там понял, что его собираются освободить и что это освобождение не согласовано и вообще никак не связано ни с главным для него пугалом — Катковым, ни с другими тюремщиками. Кроме владения английским языком (причем культурным вариантом английского, более правильным, нежели тот, на котором разговаривал он сам), эта компания мало отличалась от прочих виденных им русских. Они так же громко ругались, бесцеремонно отпихивали Там-Тама, когда им требовался простор для размаха, от них так же несло тяжелым алкогольным духом. Эти люди пообещали его спасти, но не сказали, зачем они это делают. Может, они просто хотят перехватить у Каткова выгодного заложника? Как бы то ни было, выбирать из двух зол Там-Таму не приходилось.

— Don’t start, Prometheus, or else he will miss again, — говорил Кутешихин. — You’ll be unbound in a couple of minutes*.

— Раззудись, плечо! — страшным голосом кричал Владик Сивков.

— Отберите у него трубу! — просил Кашлис. — Он меня убьет!

— Не убьет, — успокаивал его Патронский, сидевший поодаль с перевязанной носовым платком рукой.

— …А я-то подумала, что здесь танцы, — неожиданно вступил в этот хор женский голос, и в дверном проеме объявилась Наташа, которую после сегодняшнего разговора с Кашлисом угораздило именно сейчас нанести повторный визит в их подвал.