Синтия Озик - Путтермессер и московская родственница

— Горбачев! — фыркнула Лидия. — Все терпеть не могут Горбачева, только глупые американцы любят Горбачева. — И раскрыла основательный чемоданчик, которым занималась каждый вечер.

Чемоданчик был набит всевозможной косметикой — карандашами для бровей, румянами, тушью, тенями разных оттенков, десятком губных помад, сетками для волос, кисточками, лаками и притираниями в тюбиках и баночках. Некоторые из эмульсий Путтермессер могла узнать, но по большей части это были вещества неведомые. (А вот же — в их пуританском социалистическом государстве, оказывается, не чужды таких ухищрений!)

Обиженный журналист возразил, что Горбачев — это безусловно прогресс по сравнению, например, с Брежневым, но Лидия продолжала втирать крем в свой острый подбородочек.

Путтермессер вертелась как кошка в клетке. В ее собственной комнате негде было присесть. На диване Лидии развалилась пара молодых людей с верхнего этажа. Один из них спросил, умеет ли она пользоваться пылесосом. Лидия по обыкновению ответила презрительным смехом — думают, она, что, из пещеры? — и спросила, сколько они намерены платить в час.

Трудно было сказать, кто кого принимает на работу. У Лидии был арифметический талант. Она соображала быстро, она мгновенно переводила в голове доллары в рубли. Коротко говоря, интересовали ее здесь деньги. Изо дня в день Путтермессер пыталась выманить племянницу в город — в музей, на вершину Эмпайр-стейт-билдинга. Какое оттуда зрелище! Лидия равнодушно поднимала плечо: она любила вещи, а не картины. А нью-йоркский пейзаж с птичьего полета она видела в кино. Она ждала вечера, когда возобновятся собеседования о найме. Звонок заливался до полуночи. У нее была цель: убираться в квартире и получать доллары.

В конце концов она остановила свой выбор на семье из квартиры 5–D. В квартире было три спальни и трое детей. Муж занимался компьютерами, а жена четыре раза в неделю ездила в больницу «Бейт Исраэль» и работала там добровольной помощницей в детском отделении. Они были социально ответственными, противниками насилия; детей воспитывали в свободном духе, не ограничивали, однако игрушечное оружие было под запретом, телевизор контролировался и нормировался; поощрялось чтение и шахматы. Двое детей брали уроки фортепьяно, третий учился на скрипке. «Зовите меня Барбарой», — сказала Лидии жена и добавила, что для ее семьи большая честь — предоставить работу беженке. Жена пообещала, что они станут друзьями и что скоро Лидия будет чувствовать себя в их квартире как дома, — а если у нее будут какие-то сомнения или жалобы, то немедленно их высказывать: нет ничего такого, чего нельзя было бы разрешить при помощи переговоров. Лидию раздосадовала эта натужная человечность и добродетельный пыл. Она предпочла Блаушильдов только потому, что они предложили больше долларов, чем другие.

— Варвара, ха! — брякнула она после первого дня. — Глупая женщина; ходит учительница музыки, а дети ненавидят.

А в другой раз:

— Грязный дом! В детской грязь!

Никогда в жизни не видела она такого беспорядка: туфли, рубашки, игрушки кучами валяются на полу, все поверхности липкие, в раковине гора немытых кастрюль и тарелок, всюду разбросаны газеты. Варвару она решительно не одобряла — с какой стати ездить на работу задаром? И бросать такую огромную квартиру, столько комнат, и всё — на одну семью; они живут как министры! Только в грязи! Хаос, неряхи!

— Ты не обязана этим заниматься, — сказала Путтермессер. — Не для того же ты приехала в Америку, чтобы стать уборщицей. Давай повидаем людей в агентстве. Пора подумать о том, как нам с тобой быть после окончания визы.

Миндалевидные карие глаза Лидии лениво скользнули в сторону. Она приподняла плечо и опустила.

Путтермессер была рада в душе, что Лидия ежедневно проводит четыре часа наверху, в квартире 5–D: можно было отдохнуть от беспрерывных разговоров. Иногда Лидия говорила о Б-ге и Его ангелах, иногда — о великолепных древних церквах, уничтоженных революцией; время от времени вытаскивала какой-то сонник — если читать его сосредоточенно, с молитвенным чувством, можно узнать будущее. Лидия веровала в возвышенное. Ее трогали иконы, святая матушка Русь. Она рассказала, что часто плакала в Пасху и что Христос однажды явился ей во сне, точно такой, как на одной старинной святой иконе. В такие моменты несчастной старухе Путтермессер с ее легким облаком седых волос Лидия представлялась нескладным чеховским персонажем, нечаянно попавшим в нью-йоркскую квартиру: «Хорошо у вас здесь, — сказала Ольга, крестясь на церковь» [5] А.П. Чехов. «Мужики». .