Он кричит со стоном:
— О, повтори, повтори!
«Великое дело… Сумели!.. — шептал я. — Развернули мысль такого огромного, такого сложного народа… Россия — не река. Россия — море…»
Она и это проговорила — и он внизу взревел:
— Лёльк! О, повтори, повтори мне эти слова в лицо! Я все-таки подымусь, и ты скажешь… Я подымусь… Ты скажешь. Ты скажешь это, глядя мне глаза в глаза!
Нас тотчас прошибло страхом.
— Я сплю-ууу! — завопила Лиля Сергеевна уже без подсказки.
— Это не важно. Иду, — говорит он. — Иду… Я уже вытер слезы!
С расстеленного на полу одеяла я бросаюсь в самое укрытие. Под кровать. Во тьму.
По счастью, сил у него хватает только на пол-лестницы. Но как же ясно мы слышали эти бухающие шаги… На пятой ступеньке каменный шаг замер. Я вел счет. Три… Четыре… Пять… Если бы не тьма египетская, я бы увидел его башку. А он — одну из моих ног… Но вот он застыл. Еще раз притопнул медвежьим шлепанцем. На той же, на пятой, ступеньке…
Минута зависла.
И здесь Лиля Сергеевна с поразительным хладнокровием произносит:
— Да ладно тебе. Иди уже в кресло… По десятому каналу.
— А?..
— По десятому. Иди отвлекись.
Я замер в подкроватном подполье.
Политик бухал по лестнице вниз. Каменно… Но покорно… Не грохнулся бы… Он был поглощен подвернувшейся мыслью. И сам себе бормотал: созидательного мало. Пусть ничтожно мало… Но помогли … Помогли совершить разворот …
Он сел в мягко запевшее кресло. Он плюхнулся туда. И молчал… Казалось, он все еще насыщался минутой. Я думаю, он отдыхал от боли… С уже отпустившей болью.
Но вот он ожил. Защелкал кнопкой телевизионного пульта. То музыка. То стрельба…
— Нет, Лёльк. Ты на десятом канале как раз и сбила настрой… Здесь какая-то херня.
— Спи, милый.
— Да. Да… Утомился.
— Зато хорошо поспишь.
— Но я же слышал… у тебя там мощно кого-то дрючили! У меня даже встал впереклик. Ноги не держат, а встал — представляешь?
— Спи, милый.
Он снова притих… А я уже выбрался из андеграунда и, весь хладный, опять жался к Лиле Сергеевне. Нет, нет… Тоже притих… Просто рядом. Я кутался в одеяло. (Под кроватью у них зябко.) Она и мне шептала. Те же тихие слова:
— Спи, милый.
В тепле и в полудреме я и точно ловил сытый ночной кайф. Убаюкивало… Но при этом (вот ведь старый совок!) я продолжал ее мужу сочувствовать. Политик мне нравился… Его страдания. Его боль!.. Это ж какая редкость!.. Я помягчел, как к старинному другу. Растекся в доброте… И, конечно, чувство вины… Я решил, что так будет честно. Я решил, что я должен согласиться (мысленно)… Чтобы этот страдающий Н. тоже побыл на моей жене. Как я на его. Справедливости ради… Пусть.
Я только думал, на какой из них. На какой из моих жен… Пусть он отквитается… Пусть Галинка. Да, Галинка… Никогда не передавал женщину из рук в руки. Но ведь справедливости ради… Галинка… Пусть…
Конечно, не мед. Особенно к вечеру она дышала! Злобой! Как-кая была стерва! (Но оказалось, отдать жалко. Все-таки бывшая жена… Все-таки честь.) Я колебался. Даже злобную Галинку… Била зонтиком… Однажды ткнула зонтиком в пах. Прямо в яйца. Как в булыжники!.. Как-кая стервоза!.. Однако же факт: отдаривать и Галинкой не хотелось… Да, да, было жалко. Никогда не думал, что окажусь таким… Жлоб.
Я вдруг увидел солнечную вспышку. Я увидел самого себя молодого, с первой моей женой… На лугу… И вокруг бабочки, стрекозы… насекомые. Мелкая, мизерная, миллионная, трескучая рать… Все это мелькало. Эта летучая кодла спаривалась. Беспрерывно. Беспрестанно! На наших глазах… Непредсказуемые и прекрасные зигзаги их полетов. Стрекозы — на скорости! Бабочки — в упоении!
Но и те, и другие, и пятые, и сотые, хотя и активно занимались продолжением рода, не забывали наше главное — сочиняли (ну наконец-то) хвалебную небу песнь. Монотонно звенели, ныли, брунжали, гудели, гундосили:
— Гим-м-м-н-н-н…
Не знаю, сколько прошло… Лиля Сергеевна будила. Меня… Шутливо подергивая за нос: Петр Петрович! Эй! Что нам снится?
Я насторожился. Потому что снизу (сплю? или не сплю?) донесся дикий шум — вопли беснующейся толпы. А-а, футбол… Болельщики! Показывали среди ночи — значит, матч за рубежом… Где-нибудь опять наших бьют. Какая боль! И ведь смотрят же люди свой позор.
Я ничего не соображаю. Вял… Но, как всякий мужчина, машинально уже прислушиваюсь к их счету: два-один.
Лиля Сергеевна надевает халатик. Она так смела. В чем, собственно, дело?.. А в том, что сегодня ночью (она же предрекала!) окно Петру Петровичу не понадобится. Петр Петрович нынче прыгать вниз не будет. И не будет ползти по скату крыши, как кот… Мы можем оба сойти вниз по лестнице. Запросто! Командор уже, конечно, спит.
Читать дальше
