Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 11, 2003

Жизнь, скажи мне, что же ты такое?
Теплый сумрак комнаты спрошу,
Снежный саван за окном, левкои
В вазочке, глаза на них скошу —
Что-то знают, прячут… Не довольно ль
Этого молчанья в полутьме?
Жарко, зябко, радостно и больно,
Мышью стих копается в уме.
Чтобы видеть — мало, мало зренья,
Португальцем сказано одним, —
Философские предрассужденья
Надо отменить, рассеять в дым,
Перепутать слух и обонянье
(«Слышать запах» — верно говорят),
Осязанье, нежность, упованье,
Горечь, радость, страх поставить в ряд
Неразрывный…
Смысл — в неразберихе,
В суффиксах, в сугробах, в облаках,
В расплывающемся блике,
В капле меда на губах.

Отзывчивости вид, верховной тишины!
Будь я священником — католиком, допустим,
Я знала б, как внушить смирение: нужны
Морская рябь, рассвет и под балконом кустик.
Как называются те красные цветы?
Такие круглые, огромные, как блюдца,
Краснознаменный хор: они раскрыли рты.
«Собачьи розы» — так у нас они зовутся.
И в затаенный час рассвета из-за гор,
Найдя в их контуре удобную ложбинку,
Как будто плавится и льется (до сих пор
С картиной той живу сияющей в обнимку)…
Разоблаченное, без бахромы лучей —
Самсон остриженный! — в ребристые бороздки
Морской поверхности зарылось славой всей
И нежной кротости разбрасывает блестки.
На крышах хвойные иголки, а не мох.
И тень узорная то упадет, то встанет.
Не знаю, любит ли и помнит ли нас Бог —
Он тенью на стене танцующею занят.
Не мы, понурые, а пляшущая тень!
Не мысли бедные, а лепет, бормотанье,
Блаженства признаки — смотреть бы целый день, —
И нет сомнения в Его существованье!

Отель на берегу, на пляже, белопенной
Волнистой линией очерчен и лежит
Как высший замысел, жемчужина вселенной,
Узорной шапочкой солярия накрыт.
Проходим холл — диван и греческие вазы,
В кадушках деревца с двуцветною листвой,
И пятнышки на ней, как счастья метастазы,
Живучей зелени и жизни отпускной.
Ступени мраморные, красные колонны,
Бассейны хлюпают в двуместных номерах…
Здесь роскошь лишняя живой, одушевленной,
Смотри, становится при свете и впотьмах:
И эти лестницы, и эти коридоры —
Не часть обители, а словно бы жильцы,
Фантомы прошлого, в компанию которых
Мы чудом приняты, как ниши и торцы.
Чтоб, может быть, в краю, где правил некто Минос
(А Минотавр был сын — побочный, говорят),
Мы коммунальный быт забыли бы и примус,
И неолитовое племя октябрят.

Все происходило, как в печальной
Сказке андерсеновской известной
В день, когда он к берегу причалил
Этой жизни, времени и места.
Пожелали мужества и силы,
Приходя по очереди, феи
Новорожденному — спящий, милый,
Запредельным сном еще овеян.
Пожелали разума и чести,
Подарили доблестную память,
Рисовали этот облик вместе,
Словно приготовились обрамить.
Снарядили конницу-удачу…
Но одна (ее не приглашали)
Пожелала ко всему в придачу
Слезы, беспричинные печали.
И осталась выморочной тенью
Жизнь — согласно каверзной поправке,
Маленькому как бы добавленью,
Превращенью страшному, по Кафке.

Ползет по мокрому стеклу
Осенняя слепая муха,
И тень ее снует в углу,
По занавеске — там, где сухо.
Ее двойник размытый от
Цветка к цветку переползает
Так аккуратно, словно шьет,
Как Андромаха вышивает.
Казалось бы, не может быть
Ни символом, ни сообщеньем,
Ни образом — лишь удивить,
Привлечь внимание движеньем.
Но мне — мне эта тень и ряд
На полках книг моих согласно
Сквозь пыльный бортик говорят,
Что будет жизнь еще прекрасна:
Я прочитаю, я пойму,
Увижу, получу, поеду,
Проснусь, услышу, обниму,
Во вторник обниму и в среду…
Смешной для месседжа предмет?
Но тем вернее, чем ничтожней,
Способен отразить весь свет,
И тот — с надеждой внеположной!