Мы лежали бок о бок. Она шевельнулась… Нагая, прохладная, только-только остывшая после близости. «Борис», — шепнула мне.
Я кивнул. Я и сам сообразил.
— Ага-а! Сварить тебе кофе. Черненького?.. Отли-ично! — пела она ему в трубку. Чуть неправдиво (опять же), но с задором и с отвагой.
Поскольку я молчал, Вика легонько толкнула меня локотком. Может, я не все понял?.. Подтолкнула мою сообразительность. «Это он… Петр Петрович!» — шепнула. И для начала перемен она села в постели.
А затем Вика встала. Нет, нет, никакой спешки. Она легонько зевнула — и пошла к плите, чтобы сделать любимому человеку кофе. Он войдет — а кофе уже горяч.
Она еще говорила ему:
— Ну, все. Все. Пока… Иду к станку! — и передала трубку мне, мол, дай отбой. И подмигнула.
Последнее, что я видел (я уже одевался), — как красивая голая женщина готовит кофе, стоя у плиты.
Когда Вика подмигнула, была в этом кой-какая насмешечка над подъезжающим и торопящимся к постели Борисом. (К еще дымящейся постели.) Но женская смешинка не была обидной — была человеческой. Все, мол, мы люди!.. Я это видел. Шепотком еще раз напомнила мне: «Положи. Положи там трубку».
Убавила пламя до малого… Доставая банку с кофе, ложечку, сахар, то да сё, она перетаптывалась, шаг туда, шаг сюда… И все время невольно играла ягодицами. Как бы гримасничала. Стоя у плиты… Спиной ко мне. Так и подумалось, что ниже поясницы открылось ее второе лицо.
Это подвижное лицо хихикало в равной мере… И над Борисом… И надо мной… И над самой собой. (Над первым своим лицом.) Это было совсем не зло. Это было равнодушно. Ах, мол, сколько суеты. Ах, мол, люди-людишки!.. Равнодушно… Второе ее лицо все знало и посмеивалось.
Приняв из Викиных рук, я аккуратно переправлял телефонную трубку через постель к столику. (Трубка должна быть на своем месте.) Я как раз нес в руке. А Борис еще договаривал последнее. Он жарко и басовито рокотал мне в самое ухо:
— Сейча-ас… Сейча-ас я тебе каааааа-аак вста-аавлю.
Я даже выронил трубку.
Елена
При свете и впотьмах
Ушакова Елена Всеволодовна — поэт, постоянный автор нашего журнала. Живет в Петербурге.
Два стихотворения в свободном размере
1
Неужели кто-то на самом деле
верит в эти фальшивые сцены,
ненатуральные разговоры,
непрошеные исповеди,
подстроенные встречи?
Ну, приехал из-за границы молодой князь,
ведет себя как порядочный, интеллигентный человек…
Почему все принимают его то за святого, то за юродивого,
называют идиотом?
Вываливают подробности интимной жизни,
втягивают в сомнительные истории?
Почему его-то влечет к этим людям, людишкам?
Это во-первых.
А кроме того — назойливый один и тот же прием:
поцелует и тут же плюнет; плюнет, а потом поцелует, и так — все! —
в припадке гордости, в истерике безобразной и жалкой.
А эти понятия о «чистоте»!
Женщина живет на содержании у покровителя,
но его к себе не подпускает. Это честно?
И если прибавить к этому
стилевое неряшество, торопливую неразборчивость:
«…не выскакивая слишком эксцентрично из мерки» (ч. 1, гл. 4),
«…он был как в лихорадке, хотя и ловко скрывал себя» (там же)…
И непростительное невнимание
к растительному миру,
вообще к обстановке —
одни разговоры и рассуждения!
Не догадывается даже
усадить героя,
вошедшего, как всегда, внезапно…
Читатели, вы — как дети. Детское, в сущности, восприятие.
Слова-концепты не соотносятся с жизненным опытом.
Странное, знаете ли, простодушие — поистине, хуже воровства!
«Язык порождает в уме, — говорит ученый, —
огромное количество дифференцированных моделей
(особенно в детстве),
однако глубокое понимание этих моделей
наступает лишь после их адаптации
к личному жизненному опыту».
Но вот что замечено:
тот, кого легко обмануть в искусстве,
в быту проявляет недюжинную смекалку,
знает свою выгоду,
не упустит,
а тот, кого не проведет даже Федор Михайлович,
наделен рискованным бескорыстием,
беззащитен,
и обмануть его нетрудно —
он сам обманываться рад!
2
Визит в Америке
Он выглядел молодым человеком,
а она — стареющая,
толстая, маленькая,
сильно накрашенная,
глупо хохочущая собственным словам,
в мятом, до пят, коричневом платье.
Нас было четверо за длинным столом
в огромной столовой.
Ножи и вилки обменивались тихими блестящими репликами
с фарфоровыми тарелками.
Он помалкивал
и с прилизанными волосами на косой пробор
походил на Молчалина.
Я подумала: деньги?
Но оказалось, что она на пенсии,
а он — преуспевающий физик
и занят в престижной фирме.
Когда мы уходили, в прихожей
она стала совать мне в руки
старый мохеровый шарф
и клеенчатую потертую сумку.
Но не успела я открыть рот — только подняла брови,
как он подскочил, шепча:
«Возьмите, возьмите!» —
и выражение лица было такое,
как будто жизнь зависела от того,
приму ли я эти непрошеные дары…
Мы вышли на светлую еще улицу,
чудное облако неподвижно висело.
Вдруг показалось… кто-то смотрит неизвестно откуда:
впалые щеки, борода
и глубоко посаженные
маленькие,
печальные
два уголька в темноте…
Достоевский!
Читать дальше
