Последняя строка меняет ракурс и переворачивает пространство стихотворения, делая его именно таким, каким оно было дано «больничному волчонку». Почему не хотела? Ведь это так нормально, так понятно — стремиться поскорее уйти из больничной палаты, пропитанной чужим потом и болью, пахнущей вечной хлоркой. Уйти от чужих, случайных, озабоченных только собственным страданием людей.
Домой — это на руки «двух колодников», любящих, страдающих, прикованных этой любовью к твоей инвалидной коляске. Что ты можешь сделать для них? Остаться в больнице. Пусть отдохнут. Это — выбор любви.
Домой — это на продолжение мучительной борьбы с болезнью. Но дома эта борьба теряет временнбые рамки. Домой люди уходят из больницы выздоровевшими или по крайней мере выздоравливающими. Но если ты знаешь, что болезнь только на шаг отступила и все опять повторится, зачем уходить из больницы, зачем терять иллюзию границы болезни? Есть конец у больничного пребывания, но нет конца у болезни.
Это отчаянное и точное впечатление, впечатанное в детское сознание, и дано в стихотворении.
Доходя до последней строки, Гампер умеет так оглянуться назад, что по всему стихотворению пробегает ток. Это не в каждом стихотворении ей удается, но уже то, что ей всегда есть на что оглянуться, говорит о многом. Иногда традиционность становится у поэта инерцией стиха, и тогда недостает объема схваченного пространства — строчки бьют крыльями по пустоте. Иногда та же традиционность позволяет стиху быть очень кратким. Каждая строка перевязана множеством нитей с русской стиховой традицией, и достаточно малого толчка, едва различимого намека — и мир начинает выстраиваться, проявляться, как рисунок резким пером.
…Очнуться бы,
прервать блаженный сон,
К июлю прислонясь —
к макушке лета…
Сам Рим
был на упадок обречен,
А мы и не подумали
про это.
Это — человеческое легкомыслие, и это — обязательное для Гампер спохватывание. В этих строчках есть и растерянность, и самоирония. Здесь об упадке Рима сказано так, как говорят о том, что к столу забыли подать яблочный пирог. Не подумали про это. Так Ахматова писала летом 1917 года: «А мы живем, как при Екатерине: / Молебны служим, урожая ждем». А Рим-то вот-вот и рухнул.
Можно опоздать оглянуться. Тогда оглядываться будет не на что.
…Оглянуться, заплакать
И взглядом прощальным измерить —
Моментальным и точным,
По льду отчужденья скользя.
Этот прощальный взгляд, брошенный назад, уже отстраненный, но еще ничего не забывший. Глядя через плечо, ты видишь пройденный путь целиком — и совершенно иначе видишь каждую деталь: другой масштаб, другая резкость, предельно обостренная потерей и желанием хотя бы что-то сохранить и удержать в памяти, в строке.
Памяти отца
…Как страшно одинок
тот переход,
Когда и стоном не означишь,
где ты.
И речка Сож,
нащупав волны Леты,
С рук на руки
тебя передает.
«С рук на руки» — это удача. Лета становится материальной, вещественной, осязаемой, в ней есть вода и речки Сож.
Художник
…И за эту росинку дождя,
Что не хочет наполниться светом,
Ты полжизни швырнешь не щадя.
Ты потóм пожалеешь об этом…
В этом последнем повороте есть обязательная неокончательность суждения и возможность обжалования любого приговора. Конечно, он же художник! Он же всем должен пожертвовать ради красок, славы, упоительной красоты пейзажа. Конечно, должен. Но Гампер знает, что в этой жертве есть ущербность и восполнение никогда не бывает достаточным. «Ты потом пожалеешь об этом». Есть вещи и поважнее красок.
Ночь минула,
а все темно.
И жизнь прошла,
а не легчает…
Рука
привычно свет включает,
Как странно
все заведено,
Как все
оберегает нас
От истины,
как от испуга…
О, распрямиться бы
хоть раз
Пружине,
заведенной туго!
Но распрямиться-то и нельзя. Распрямиться — это потерять сопротивление бытия, утратить сцепление с миром. Потому и «не легчает». Но вовсе не значит, что не надо хотеть распрямиться, что не надо всеми силами попытаться разогнуть спину! Эта внутренняя пружина и есть та энергия, которая позволяет осуществиться глубине неподвижности. И есть та энергия, которая дает силы устоять на страшном ветру, и снова и снова выстраивать мир, и опрокидывать его последней, прощальной строкой. А в этом падающем мире как устоишь? А ты ведь устоишь…
Читать дальше
