Валерий Петрухин - Методика обучения сольному пению

— Подожди-ка, — остановилась Катя, когда мы уже поднялись на первый этаж, — к Рябининым я забегу, мне они «Лолиту» обещали дать почитать…

— Это… Набокова, что ли? — неуверенно спросил я.

— Набокова, Набокова, — Катя сунула мне в руку ключ, — иди, я тебя догоню…

Катин дом был пятиэтажный, просторный, кирпичный; в нем жили люди со званиями и с различными учеными степенями, его в городе так и называли «Дом ученых». Мне нравились в нем светлые чистые лестничные площадки, отличавшиеся большими размерами и громадными окнами, в которые свободно и широко лился уличный свет. Я невольно сравнивал с нашим подъездом, который больше похож на хлев, где содержат свиней, чем на подъезд жилого дома. Я немного постоял у окна, глядя на снег, на деревья, потом поднялся на четвертый этаж и сунул ключ в замок… Но он почему-то не поворачивался.

Я с минуту возился с дверью, недоумевая, почему не могу открыть ее, как вдруг она распахнулась сама собой и перед моим удивленным взором возникла женщина в темно-фиолетовом платье с белым изнеженно-пухлым лицом.

— Здрасте, — выдавил я.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказала женщина, уставившись на ключ в моей руке. — Вы кто такой?

— Антон Анохин, — поспешил представиться я. — Мы учимся вместе с Катей. Она к… к Рябининым зашла… сейчас будет, а я вот…

— Ясно, — проговорила женщина, и ее усталое, слегка обрюзгшее лицо немного разгладилось вялой улыбкой. — Позвольте и мне представиться: Ольга Андреевна, мама Кати. Я утром приехала, она еще не знает… Ну, проходите, проходите, не стесняйтесь…

Я вошел, продолжая искоса поглядывать на Башкирцеву-старшую: она оказалась одного роста со мной, блондинкой (волосы пышной плотной короной, похожие на взбитые сливки, лежали на голове), глаза с размытыми зрачками, кожа лица нездоровая, вялая, и выделялись вывернутые негритянские губы, на которых небрежно сияла яркая сочная помада.

В этот миг порог переступила Катя.

— Ой, мама, — сказала она и чмокнула Ольгу Андреевну в щеку, — а мы тебя сегодня не ждали.

— Привет, привет, — Башкирцева-старшая потрепала дочь по щеке, — вижу, что не ждали, на кухне не прибрано. Прибраться долго ли?

— Некогда, мамуля, некогда, — Катя скинула шубку, вопросительно уставилась на меня: почему еще в пальто? — Готовимся к зачетам и экзаменам. Времени на домашние дела почти не остается. Ты же знаешь: я решила быть отличницей. Или ты против? Только знаешь: боюсь, Ломашин испортит мне зачетку, мы с ним не сходимся в некоторых вопросах…

Катя проговорила все это, с иронией и явной резкостью, не спуская глаз с матери. Ольга Андреевна несколько секунд выдерживала ее взгляд, потом вскользь посмотрела на меня, кашлянула и, ничего не проронив в ответ, ушла. Катя хотела что-то еще сказать, но вдруг закусила нижнюю губу, и злое нехорошее выражение появилось на ее лице.

Оставшись одни, мы сели за конспекты. Я перелистал «Лолиту», — слышал о ней многое, но в руках еще не держал.

Катя подняла голову от стола; глаза ее словно набухли, обиженно опустились уголки губ; смотря в пространство перед собой, она спросила:

— Антон, ты своих родителей любишь? Только честно скажи, ладно. Ведь не все… знают и любят их… Ты… смог бы обидеть их?

Я, раздумывая, машинально перелистывал тетрадь:

— Ну, я понимаю, они многое для меня сделали… Ну, родители есть родители. Люблю, наверное. Я никогда особо не думал об этом. Вот бабулю — точно люблю. А с матерью больше ссоримся, правда, потом миримся, как ни в чем не бывало.

— А скажи… — Катя запнулась на мгновение, — смог бы ты их… возненавидеть?

— Ну не знаю… Иногда здорово злишься на них, а потом проходит.

— Мои родители… как тебе?

— Да ничего вроде. Я ведь их не больно хорошо знаю…

— Зато я вижу их насквозь, — медленно и стыло проговорила Катя. — Знаешь, кто они?

— Кто?

— Двуликие Янусы. Лжецы.

Меня передернуло от этих слов.

— Ну… Это ты зря, — сказал я. — Конечно, не всегда они правы, но все же…

— Да я не об этом, — Катя резко поднялась со стула, — я о модус вивенди.

— О чем?

— Об образе жизни. Понимаешь… это мы сами и все, что нас окружает. Все, все, все, доходит?

— Ну, в общем-то, да…

— Вот слушай. Когда и ты и я были маленькими, все нам было ясно, просто и понятно. Родители, которые тебя любят, которые в любую минуту могут спасти, уберечь, приласкать, объяснить, направить, казались нам людьми без недостатков… О, у меня такая мама! О, у меня такой папа! Ну и все, конечно, в превосходных степенях. Я не знаю, как ты, но я росла всегда с ощущением, что мне нечего в этом мире бояться, потому что рядом мои родители. Вот так надо жить, как они! Маме рукоплещет весь зал, тысячи людей, ей преподносят цветы за пение, она милая, грустная, усталая… Я жалела ее, старалась как-то помочь, чтобы она чувствовала, понимала: рядом растет ее дочь, которая в ней души не чает. И отец! О, я знала, что он спасает людей от смерти. Я просто боготворила его. Я верила, что никогда не умру, в отличие от других, потому что у меня папа — врач. Он никогда не даст мне умереть — ну, как это обычно бывает в детстве: мечты, фантазии. Когда они были рядом, у меня кружилась голова от счастья. Как хорошо, как здорово, что у меня такие мама и папа, лучшие из лучших! Их все любят и ценят. И больше всех их люблю я!