Хуан Мильяс - У тебя иное имя

Лаура положила вязанье в корзинку и поднялась с дивана.

— Одень девочку, чтобы не замерзла, а я пойду приготовлю тосты на завтрак, — сказала она мужу и направилась на кухню

Это был ад, но впервые в жизни она почувствовала, что именно в ее руках был тот рычаг, который регулировал силу огня, и именно она решала, кого из грешников следовало наказать более строго.

За завтраком она была весела и раскованна, пару раз пошутила с Инес, предложила выжать апельсиновый сок и сварить яйца всмятку. Наверное, именно поэтому Карлос начал вести себя так, словно не было утренней сцены. Заразившись весельем жены, он предложил отпраздновать начало весны и провести день за городом.

— Один мой приятель, — сказал он, — пригласил меня пообедать в его загородном доме в горах.

— Когда он тебя пригласил? — поинтересовалась Лаура.

— В пятницу, кажется.

— И ты до сих пор молчал? Вот видишь, я никогда не могу строить планы. Ты просто не уважаешь меня. Знаешь, поезжайте вы с Инес, а я сегодня собиралась перебрать зимнюю одежду и навести порядок в шкафах.

— Но, Лаура, я мог бы тебе помочь. Вдвоем мы быстро все закончим, и в полдень будем уже в пути. Тебе будет скучно одной дома весь день.

— Нет, лучше я сделаю все сама. Если управлюсь быстро, навещу родителей. Я уже давно у них не была.

Карлос робко попытался настоять на своем, но жена была непреклонна. Вероятно, побоявшись нарушить атмосферу доброжелательности и взаимопонимания, царившую за завтраком, он решил прекратить спор и стал готовиться к поездке.

Вскоре, после того как Карлос с дочерью уехали, раздался телефонный звонок. Лаура неохотно сняла трубку и услышала голос матери. Состоялся еще один тяжелый для обеих разговор о жизни. Лауре было неприятно слушать мрачные прогнозы относительно ее будущего, потому что она понимала: мать права. На самом деле мать облекала в слова те мысли, которые сама Лаура гнала прочь.

Она почувствовала себя окруженной невидимыми, но несокрушимыми стенами, возведенными за многие годы сначала ее родителями, потом — мужем, дочерью и другими людьми и событиями, в которых сама она играла двойную роль: была одновременно их вдохновительницей и их жертвой. Само собой разумеется, что эти стены, совершенные по архитектуре и призванные защитить ее именно от ее собственных страхов, не могли быть возведены без ее участия. “Как я могла, — вслух произнесла Лаура, — желать для себя такой жизни?”

Как бы то ни было, разговор с матерью вернул ее в то состояние, от которого она, казалось, за последние дни избавилась навсегда. Она стала смотреть на происходящее под прежним углом зрения: логика ее рассуждений снова строилась на том, что она виновата перед близкими, и цена малейшего отступления от законов этой логики была слишком высока.

И вдруг воскресенье показалось ей нескончаемым, и она горько пожалела о том, что не поехала с мужем и дочерью.

Была половина двенадцатого, и горячее весеннее солнце, льющееся в окна, постепенно согревало квартиру. Лаура вспомнила, каким холодным было солнце на рассвете. Ей стало жарко, и она сняла халат. Потом отправилась на кухню вымыть оставшуюся после завтрака посуду. Вымыла заодно холодильник, микроволновку, внешнюю панель посудомоечной машины. Усердия, с которым она все это надраивала, хватило бы на десять кухонь. Движения ее были резкими, словно она хотела побыстрее истратить все силы. Она пыталась поиграть в слова, но голова ее была занята круговыми мыслями, повторявшими движения мокрой салфетки по отмываемым поверхностям. Иногда эти круговые мысли отступали на второй план, а на первый выходили образы близких — матери, мужа, дочери... В том же ритме она навела порядок в собственной спальне и в комнате дочери. Посмотрела на часы — прошло чуть больше часа. Она принялась за шкафы, и эта работа ее, наконец-то, успокоила. Тревога утихла. На смену резким движениям пришли спокойные и размеренные, приносившие все большее и большее удовольствие. Одежда беспрекословно подчинялась рукам: пуловеры укладывались в аккуратные стопки, брюки занимали свои места на вешалках.

Круговые мысли отступали все дальше и дальше, пока не затаились где-то в глубине мозга. И точно так же, тихо и спокойно, как менялось содержимое полок шкафа, менялся и ход мыслей Лауры. Логика вины уступала место логике желания.

Когда она покончила со шкафами, еще не было двух. Она поняла, что может сейчас позвонить Хулио. И ее переполнила радость, не омраченная ничем, кроме боязни не застать его дома. Но Хулио был дома, он снял трубку и говорил с нею несколько незабываемых минут. И это он предложил — раз уж она одна — взять такси и приехать к нему: пообедать вместе, поболтать, ну и так далее.