Юрий Хазанов - Мир и война

Автодорожное управление Генштаба зачем-то переехало (самое время!) с улицы Фрунзе (Знаменка) на улицу Горького (Тверская), дом 20, в здание бывшего Народного комиссариата государственного контроля, которым руководил несгибаемый сталинец, мрачный, нелюдимый Мехлис, он же главный комиссар Красной Армии.

Здесь они занимались тем же: сутками висели на телефонах, собирая никому уже не нужные сведения о передвижении автоколонн; здесь же начали готовиться, согласно приказу свыше, к эвакуации. Во дворе жгли бумаги — почти все, как и полагалось, с грифом «секретно»: какие, зачем — Юрий не знал и не интересовался. Куда интересней и приятней было смотреть на огонь костров, греться возле них — в московских домах отопление не работало.

Приготовления к отъезду — куда? говорили, кажется, в Куйбышев (Самара) — проходили спокойно, без лишних волнений, без паники, словно заранее так и было намечено…

И вот — дни 16–17 октября в Москве.

Многие заводы уже закрыты. Зарплату выдали на месяц вперед. По улицам снуют грузовики с теми, кто эвакуируется: мешки, чемоданы, ящики, подушки; люди закутаны кто во что горазд. Вечером по радио передают постановление Моссовета, что все предприятия, магазины обязываются работать, как раньше, и милиция должна следить за этим. (Никто постановлений не выполняет, прямо как сейчас.)

Во всех подъездах сняли и уничтожили списки жильцов. Сожгли домовые книги. (Когда через пять лет Юрий демобилизовался из армии и приехал домой, его не хотели прописывать: в какой-то чудом сохранившейся в домоуправлении бумажке было сказано, что он в 1926 году убыл в Крым. Он действительно «убывал» туда в том году с родителями на один летний месяц.)

Бомбежки и пожары продолжаются. Сигналы воздушном тревоги передавать прекратили. Очереди без конца и края. В очередях драки, душат стариков; бандиты отнимают последние продукты. Тех, кто уходит в убежище, обратно в очередь не пускают. На некоторых предприятиях начинают ломать оборудование — непонятно зачем: возможно, дают выход злобе против удиравших начальников и тех, кто допустил немцев до Москвы. Впервые говорят обо всем открыто, без боязни. (Тоже — как сейчас.) Юрий слышал, как один сказал на улице: «Лучше у немцев служить, чем у англичан, если до этого дойдет…» «Да уж, видно, дойдет», — отвечал другой. А из рупоров зычно раздается: «Ребята, не Москва ль за нами? Умрем же за Москву!..»

Люди произносят такие тирады — о партии, о былых драконовских указах, о брехне и славословии, за одно слово из которых в недавние времена говорившие исчезли бы навсегда с лика земли. Говорят о том, что на картофельных полях под Москвой женщины продолжают рыть противотанковые рвы, преодолеть которые для танков — все равно, что птице прорвать паутину… Однако в газетах пишут о «железном кольце укреплений».

В Москве начинается паника. Выражается она, главным образом, в том, что из города удирают те, кому по чину вроде бы не полагалось. Во всяком случае, в первую очередь. Удирают на служебных машинах, бросая свои предприятия, подчиненных. Понять их можно и нетрудно. Простить — труднее. Их и не прощали — заслоны, выставленные на дорогах, в лучшем случае заворачивали их, в худшем — стреляли по ним. Начались массовые грабежи, захват чужих квартир.

Юрий всего этого тогда не знал. У него был один маршрут: улица Горького — Малая Бронная — Тверской-Ямской переулок (там жила Миля), который он проделывал пешком или на дежурной «эмке» Управления. Ни дома, ни у Мили он теперь не ночевал: в Генштабе перешли на казарменное положение, почти все спали на столах и стульях. Диваны были нарасхват.

Еще раньше Юрий возобновил просьбы отправить его в действующую армию. Не знаю, просился бы он так, если бы знал заранее, что предстоит идти в пехоту, или, как тогда говорили, в стрелковые части — впрочем, он не представлял, куда его могут направить. Однако военинженер Павлов не уступал его настояниям; вместо этого Юрий был 5-го октября утвержден по приказу в должности помощника начальника отделения. И вот теперь, хочешь-не хочешь, приходилось «наступать на Куйбышев», как они шутили между собой с Саней Крупенниковым. (Еще шутили!)

Москва пустела. Продолжался массовый исход на восток. В один из этих страшных, не для Юрия, дней он привез Миле талоны на поезд — на эвакуацию. Сумел даже прислать машину, все ту же дежурную «эмку», чтобы отвезти ее с вещами на вокзал. Аня уехала раньше — к родителям в Омск: ей помог брат, работавший на военном заводе. Юрий помнит, как прощались с Аней в квартире у Мили, как Аня кинулась ему на шею — это его даже в тот момент поразило: он не привык к таким выражениям чувств.