Юрий Хазанов - Лубянка, 23

Впрочем, рассуждая обо всем этом, я не мог не перебивать собственные мысли всего лишь одной короткой фразой, исполняемой на мелодию песенки Раджа Капура из нашумевшего тогда индийского кинофильма «Бродяга»: «Наивен я, а-а-а-а!» (Последние четыре звука представляют из себя вокализ, если не ошибаюсь…) Да, «наивен, а-а-а», но будь я на их месте, я бы помогал им всем!.. Так хотелось думать. Однако тут же мелькала здравая, но гнусненькая мысль, что, в этом случае, меня было бы легче легкого обвинить в использовании своей должности в корыстных целях — для обогащения если не себя, то своих дружков и знакомых, а может, и родственников. А оно нам надо? — как говорят в Одессе. То-то… И, в общем, выходило: куда ни кинь, все клин, который можно вышибить только клином, а от этого что толку?.. Хрен редьки… и так далее…

Конечно, в Плесе я не все время размышлял о своем настоящем и будущем, но и поглядывал по сторонам. И кое-что замечал. И кое-кого… Например, популярного в те годы рыжего конферансье и его молодую дочь. Конферансье меня интересовал мало, дочь — немного больше. Фигурой и походкой она напоминала Зою из моего института, с которой после многомесячных прелиминарий (к коим отношу прогулки, беседы, касания, объятия, поцелуи, длительное смотрение в глаза…) я потерпел очередное фиаско, и стыдно сказать из-за чего… Далеко не всегда пристрастен к натуралистическим подробностям, но уж коли начал… Из-за того, что, когда она раздевалась в комнате моего временно отсутствующего брата, я углядел в чашках ее лифчика какие-то подложенные туда кусочки материи… Ну и что такого? — спросите вы. А вот то самое: как рукой сняло!.. Что поделаешь с таким нервическим субъектом? С таким зарвавшимся эстетом! (Это я о себе.) (Если б женщины, в большинстве своем, были подобными эстетками, интересно, как бы терпели они мужчин с их кальсонами, цигарками, водочным запахом, безразмерными трусами и волосатыми ногами? Нет, для гармоничного сочетания того, что называется любовью, с «правилами чувственности» планета наша «мало оборудована», прав был поэт.)

В отношении дочери конферансье никаких порочащих ее интимных подробностей я не знал и, движимый светлым сентиментальным чувством, однажды преподнес ей букет собственноручно сорванных васильков, находчиво заметив, что венок из них был бы ей к лицу. Она поблагодарила, и к обеду я увидел на ее светлых волосах синий венок, однако ничего не выразил по этому поводу, она тоже промолчала, и на этом наши отношения оборвались навсегда.

Гораздо многословней этой девушки оказались две немолодые бойкие дамы, учительницы из Москвы. Они тянули меня на прогулки, от которых я с трудом увиливал, предпочитая одиночество, но от игры в волейбол отбрыкаться не мог и проявил на площадке постыдную безрукость, хотя когда-то умел если не гасить, то по крайней мере прилично подкидывать для «гаса», а также неплохо подавать. Да, Юра, дряхлеешь на глазах… Зато мой однолетка, тоже из отдыхающих, яркой внешности брюнет, оказавшийся, к тому же моим тезкой, играл в волейбол превосходно, а еще лучше общался с окружающими, пребывая всегда в приятно раскованном состоянии и доставляя удовольствие себе и другим. Услышав его непростую фамилию — Грамматикати, я сразу вспомнил, что лет эдак двадцать назад дважды за неделю видел этого красавца на киноэкране в роли несовершеннолетнего сына капитана Гранта. Оба мы были тогда несовершеннолетними.

И накатились воспоминания…

«…Веселый ветер… веселый ветер…» Он исходит, кажется, от Нининого лица, обращенного ко мне одной щекой и краешком блестящего глаза, — легкий теплый ветер, который не отстраняет, но притягивает: и хочется прижаться щекой к его источнику, хочется самому подхватить то, что раздается с экрана моего почти домашнего кинотеатра «Унион» у Никитских ворот, — «…моря и горы ты обшарил все на свете…». Но самого экрана сейчас нет в помине, нет зала, в котором мы сидим, и людей в толстых осенних пальто, а только короткий широковатый нос, прямые волосы и этот, такой блестящий и загадочный, глаз, устремленный вроде бы на экран, но в то же время глядящий прямо на меня и все видящий в темноте… И еще есть плечо, я в него упираюсь своим, и… очень жарко в этом зале — чего они так топят?.. И очень хорошо, когда сидящая впереди женщина в шляпе поворачивает голову влево: тогда мне ничего не видно, и я с полным правом наклоняюсь в другую сторону, и Нинин глаз становится еще ярче, а волосы щекочут мне щеку.