Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А

Так что, да простит мне Кира, она, скорее всего, сыграла роль проявителя, как, возможно, выразился бы фотограф, или подсадной утки, как сказал бы охотник. Мною же, по всей вероятности, двигали те соображения, которые я пытался некоторое время назад представить вам и, как бы это выразиться, обосновать, что ли.

Скажете, эти жалкие объяснения говорят лишь о слабости и душевной распущенности — моей и моих «подзащитных»? Спорить не стану. Однако таких «слабаков» большинство, и не значит ли это, что их слабость — нечто запрограммированное чуть ли не на генетическом уровне? Оттуда… Сверху… И тогда какой с них (с нас) спрос?..

Впрочем, кроме спорной генетики, не следует забывать и о не менее спорном органе под названием «сердце», которому, как известно, тоже не прикажешь. И тому мириады примеров.

Хотите мириад первый? Пожалуйста.

Один из моих племянников был женат около десяти лет на весьма приятной, полной, энергичной женщине — из тех, за которыми, как за каменной стеной. Их ребёнку исполнилось восемь, племянник хорошо зарабатывал, они строили квартиру, должны были вот-вот переехать — в общем, жили спокойной, благополучной жизнью представителей так называемого среднего класса.

И что же? Племянник вдруг заявляет, что уходит из семьи. Не к ещё более обеспеченной, чем он, женщине — вдове-олигархине или крупной бизнес-леди, ничего подобного. Его избранница — жена военного не очень высокого ранга, у неё пятилетняя дочь.

К чему клоню? К тому, что никакой корысти у племянника не было. И, спрашивается, зачем ему вся эта катавасия? Жил, почти как у Спасителя за пазухой, и нА тебе — остался без квартиры, с чужим ребёнком, со своими алиментами… Почему не наступить на «горло» своим андрогенам и не оставить всё, как есть?.. Ответ один: с андрогенами ещё как-то повоюешь, с сердцем, видимо, сложнее… А уж если они заодно друг с другом, то дело, вообще, труба…

А теперь — о той самой встрече с Кирой после долгого перерыва. Давным-давно я сочинил об этом небольшой рассказец для собственного пользования, в котором хотел попробовать себя, так сказать, на ниве взрослой литературы. Читайте, и пускай вас не удивляет, что у главного персонажа нет имени — это, всё равно, я.

Когда он останавливался перед светофором, машина глохла. Он гонял стартёр, мотор заводился, они ехали дальше…

Обычно он не терпел даже малейшей неисправности, даже едва слышного дребезжания колпака на колесе или канистры в багажнике. Мог торопиться в театр, опаздывать в гости; наконец, просто мог лить дождь — преград для него не существовало: он останавливал машину, вылезал и принимался яростно устранять дефекты…

Опять заглох мотор. Сбилось, видно, зажигание — ну и шут с ним! Он снова крутанул стартёр. До Серебряного Бора уже недалеко: раз — светофор, два, а там без задержек… Он хорошо помнит ещё, как по обеим сторонам шоссе копошились тускло-зелёные пленные немцы — строили эти двухэтажные коттеджи. Дальше в два ряда стояли деревянные домишки, и никаких тебе светофоров… Тряхнуло. Пересекли узкоколейку. Он знает её с детства, с тех пор, когда ездил с ребятами на пляж на десятом автобусе и полдороги висел на подножке…

Кира пошевелилась на переднем сиденье, села поудобней, сказала:

— Как ты узнал мой новый телефон?

Десять, если не больше, лет назад ему тоже не нравилась эта её привычка — всё уточнять, повторять по многу раз, смаковать приятное, но уже давным-давно известное. Правда, кроме того, она умела отбрасывать неприятности, отдалять от себя — иными словами, мужественно и безболезненно переносить их… Или ему казалось, что это так…

Он вспомнил вдруг сильные волосатые руки врача, и как тот мыл их под краном. А потом в одну из этих рук он положил скомканные и потные, собранные у всех друзей семьсот девяносто четыре рубля (шести рублей не хватало). В то время аборты считались преступлением, как у католиков, и плата за них была огромной — куда больше месячного заработка многих…

Эта несложная, как многие считают, но довольно опасная операция производилась у Киры дома, в их единственной комнате и чуть ли не в присутствии её матери, и он был очень удивлён, что Кира осмелилась посвятить её в это, и ещё больше, что та не выразила возмущения (хотя бы в его адрес). А ведь мать была из дореволюционной дворянской семьи, где о таком, наверняка, и подумать не могли. Хотя после того, как эту высокую длинноногую красавицу в годы Гражданской войны почти умыкнул из родного дома какой-то весьма недурной собою низкорослый еврей-комиссар, утекло столько воды и произошло столько всего, что какие там писаные и неписаные законы!.. Кстати, отец тоже был жив, и если не присутствовал в эти часы в комнате, или в коридоре, то лишь потому, что был на работе в своём министерстве финансов.