Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А

Постепенно отец Калерии сменил гнев на милость, Лёня получил разрешение бывать у них в доме, а потом и вовсе переселился туда. Тогда мы с Риммой тоже обрели возможность, изредка заходя к ним в гости, наслаждаться звуками арфы из-под пальцев Кали и кулинарными изысками её матери.

Среди многочисленных историй, услышанных мною от Лёни, были и превратившиеся в подобие некоего «сериала» (слово ещё мало употребляемое в те годы) истории о молодом парне по имени Гоша и по кличке «Нью-Кандид», которую тот получил от Лёни, читавшего когда-то (как и ваш покорный слуга) философские повести Вольтера. Рождению сериала способствовало и то, что Гоша был мастером по пишущим машинкам, и он время от времени начал бывать в гостях не только у лёниного «Континенталя», но и у моей «Эрики», и при этом почти всегда делился с нами тем, что с ним происходило в жизни. Его истории были так искренни, так простодушны, так наполнены честным непониманием и неприятием всего дурного, почему-то ещё происходящего кое-где в нашей действительности, что иначе как Нью-Кандидом его и назвать было трудно.

Говоря же о Лёне, хочу ещё заметить, что на благо моей литературной корысти он не слишком потрудился: с его помощью я принял участие как переводчик всего в одном сборнике стихов известного армянского поэта начала прошлого века Иоаннисяна — на мою долю выпало там около двадцати стихотворений. Но, как говорится в одном шуточном грузинском тосте: «Не за то мы его ценим…» Не за то (ну, не только за то) ценил я и работавших там же, где Лёня, других редакторов — Колю Банникова, Мориса Ваксмахера, Володю Финикова, Глеба Юнакова… И печально, что привелось увидеть, как иные из них (из нас) меняются с течением лет, становясь замкнутыми, недобрыми, подозрительными, а то и не слишком порядочными… А также, увы, тяжело болеют, спиваются… Эх, что говорить… И со мною, несомненно, что-то происходит, не красящее меня… Или ещё произойдёт…

Однако, вы наверняка хотите узнать, каким образом среди нас появился впервые Кандид советского образца, он же Гоша Горюнов? Об этом мне поведал Лёня Летятник в присущей ему образной манере, которую я в переводе с устного языка на письменный постарался не очень испортить.

В тот летний день после работы он шёл пешком по бульварам: целый день в мастерской, выездов не было, хотел пройтись. Один бульвар, другой, вышел на сквер перед третьим, где в эти часы всё, как обычно: заговорщицкие тройки мужчин («третьим будешь?»), суровые пенсионеры мыслят на скамейках об очередном ходе шашкой (по рублю за выигранную партию), дети под конвоем взрослых уныло бредут домой на «Спок. ночи, малыши!..»

Гоша присел и задумался. А может, и не думал ни о чём — просто смотрел на серый цоколь памятника, на людей. И задержал внимание на одном из них — лысоватый, немолодой мужчина, который не набивался «в третьи», не двигал по доске шашки, а только шагал туда-обратно по боковой аллейке, где сидел Гоша, и что-то всё время бормотал себе под нос. «Ненормальный, что ли?» — с жалостью подумал Гоша и вгляделся в его лицо. Однако оно было вполне осмысленным — во всяком случае, на первый взгляд: нижняя губа не отвалилась, слюни не текут и в глазах нет того выражения безмерного счастья, какое можно встретить только у полного дебила или у интеллигента, которому повезло достать десять рулонов туалетной бумаги. (Вместо вынужденного использования для этой же цели жестковатых листов газеты «Правда» с портретами вождей.)

Мужчина продолжал ходить и говорить с самим собой, порою довольно громко, и, когда проходил мимо Гоши, тот улавливал отдельные слова и фразы. Что-то вроде такого: «…Ах, господа (или Господи?), что же вы делаете? Сами себя губите… Если в обществе нет свободы, значит оно живёт без идеалов… Люди, словно отравленные мухи, бродят…»

Нет, он все-таки псих, решил Гоша, если такое говорит, да ещё вслух. Хотя толком не ухватывал, о чём всё это. Да особенно и не пытался: какой ему интерес?

Но так думали не все, кто находился поблизости. Парень в милицейской форме, с двумя лычками на погонах, негромко сказал бормочущему мужчине:

— Гражданин, хватит вам ходить! Подойдите сюда!

Тот остановился.

— Вы мне?

— Нет, Пушкину! — Тогда ещё был в ходу такой юмор. — Документы попрошу.

— Мои? — растерянно сказал мужчина. — У меня нет. С собой нет. А в чём дело?

— В шляпе, — ответил сержант. (Видно, был остряк по природе.) И добавил: — Тогда пройти придётся.