Юрий Хазанов - Горечь

Вдобавок к этому сработал, наконец, и так называемый «блат» — слово, которое вообще-то означает «условный воровской язык», однако у нас он стал истинным двигателем жизни, помогающим купить, получить, сдать, поступить — словом, выжить. На этот раз он вернул мне мои водительские права — без всяких дополнительных наказаний в виде штрафов или, не дай Бог, пересдачи. Правда, не без назидательной речи грозной подполковницы из ГАИ.

Но произошло и другое, не идущее ни в какое сравнение со всем прочим. И об этом немного подробнее.

Оказалось, что Римма примерно месяц назад отправила некое письмо по одному не очень обычному адресу, а именно: «Мордовская АССР, п/я ЖХ 38517-А». Мне она сказала об этом по прошествии некоторого времени, когда получила уже ответ. Но если бы я увидел адрес на конверте, то сразу понял бы, что оно отправлено туда же, где около семидесяти лет назад находился мой отец. Только его концлагерь назывался Темниковский, а у того, куда пошло письмо Риммы, название куда красивей — Дубравлаг. И в этой «дубраве» уже больше двух лет находился Юлий Даниэль, которому я после его ареста так ни разу не написал, потому что при всём ощущении своей невольной вины, так и не смог преодолеть в себе чувство незаслуженной, как мне казалось, обиды и, главным образом, опасения, что моё письмо будет ему совершенно не в жилу, и ответа я не получу, или он будет таким, что лучше, если его не было бы вообще.

Римма сделала это за меня, и ответ был получен. Но не по нашему адресу и не очень скоро — потому что отправлять письма ему разрешалось два раза в месяц и только к ближайшим родственникам, а значит, — к Ларисе и к сыну. Что удивительно: размеры писем не ограничивались, поэтому в каждом из них он немало писал о своих друзьях и знакомых, а также о совсем незнакомых — например, о французском религиозном деятеле XI–XII веков Петре Амьенском, о японском писателе Кобо Абэ, о Киплинге, о Василе Быкове… (За пять лет заключения он написал 75 писем. Мог бы, согласно закону арифметики, написать около 120-ти, но не следует забывать, что за малейшую провинность его лишали этой милости — а провинностей у него хватало: в карцере сидел не единожды.)

21/III-66

«…Сынок, упаси меня Всевышний настраивать тебя в духе недоверия к друзьям. Когда я писал о нежелательности разговоров, я имел в виду разговоры с людьми малознакомыми. А что касается твоих друзей, то тебе, конечно, виднее самому. Не забывай, впрочем, что в числе моих друзей были Эссель Гарбузенко, Хазанов…»

31/III-66

«…Что касается Яна (Гарбузенко) и Юры (Хазанова), то писать я им не буду. Если они чувствуют свою вину, то могут обойтись без посредника, написать сами. Я уже говорил, что мне их жаль и что претензий к ним у меня нет… Не знаю, чем в итоге обернётся для меня заключение; покамест оно обернулось постоянной нервозностью: как ведут себя, что думают, говорят люди, с которыми у меня были дружеские, приятельские или вообще хоть какие-то отношения? Это сейчас мой пунктик, бзик…»

17/X-66

«…Возвращаюсь к прерванным темам. Ты, Ларка, пишешь, что, дескать, пример с Хазановым склоняет тебя в сторону признания Сашкиной (Воронеля) правоты („не прощать недостатки, быть строже“ и т. п.). Ну, ладно. Мы будем требовательны и придирчивы, как дьяволы, мы будем оценивать людей, будем мудры, как жюри на собачьей выставке. И что? Мы сможем предусмотреть, как поведёт себя тот или иной индивидуй в тех или иных обстоятельствах? А поведение Яна (Гарбузенко) можно было предусмотреть? А поведение Эсселя? Ну вот Эссель. Не трус. Человек, побывавший в разных переделках… А я? Я же — лентяй, лодырь, слабовольное существо, привыкшее плыть по течению. Только и умел, что женщинам глазки строить. Можно ли такому типу доверять?.. Бросьте, мои милые! Ничего ваша сугубая требовательность на даст, окромя усложнения отношений, сокращения контактов и горячечного блеска в глазах…

Уф! Я отворчался…»

7/I-69 [7] Начиная с сентября 1968 года адресатом Ю. Даниэля стал его сын, так как Лариса Богораз в августе того года была арестована во время демонстрации на Красной площади против ввода советских войск в Чехословакию и сослана в Сибирь на 4 года.

«…И ещё очень трогательная записулька от Юрочки Хазанова — меня аж слеза прошибла. Эк их разбирает! Надо отдать должное Хазанову: его послание умнее и тактичнее Гарбузенковского, без выпендриваний. Я бы, конечно, мог ему ответить: мол, тронут, кто старое помянет, вернись ко мне, я всё прощу, как тебе служится, с кем тебе дружится (как тебе бродится, с кем переводится) и прочее. Но — пардон: точки над i — тот минимум, та печка, от которой я согласен танцевать. Так что, для того, чтобы „повторилось хорошее“ (на это надежды мало — дай Бог, чтобы плохое стерлось), нужно что-то делать, т. е. оценивать происшедшее — не мне, а ему. Это при том, что я отлично понимаю свою вину, точнее — своё легкомыслие нелепое… Ладно, хватит об этом…»