Юрий Хазанов - Горечь

— Помочь не надо? Эй! — крикнул Сева.

Мужчина не обернулся. Даже когда Сева нагнал его.

— Проклятые порося! — пробурчал мужчина и продолжал идти.

Сева пошёл рядом. Женщины уже подходили. Коли видно не было. Семёныча тоже.

— Тебе чего? — спросил мужчина. — Иди, куда шёл.

— Да я так… — сказал Сева. — Первый раз слышу, чтобы поросята по-собачьи рычали. Новая порода какая?.. А как вы думаете, тётя Тоня?

— Кнопка! — крикнула та, начиная ещё больше верить в приметы. — Кнопка, ты здесь?

Громкий восторженный лай раздался ей в ответ из мешка. Нет, это был не лай, не вой, не визг, не скулёж — это была песня радости, песня возвращения к жизни! Хотя исполнялась по-собачьи. И теперь уже дуэтом.

— Кнопка! — ворвался в эту музыку голос Тамары.

— Бросай, бросай мешок! Развязывай! — весело крикнул Сева.

Мужчина остановился.

— А ты что за указчик? Откуда вы все взялись?

— Развязывай сейчас же! — закричала тётя Тоня так громко, что думала — у неё вот-вот лопнут вены на висках.

Тамара бросилась к мешку, мужчина отодвинул её локтем, она покачнулась и села на землю. Сева толкнул его, попытался вырвать мешок, но мужчина даже не дрогнул. Опустив мешок, он расставил ноги, повернулся к Севе и выставил вперёд огромные, как боксерские перчатки, кулаки. Все его действия сопровождались не слишком приятным для слуха словоизвержением.

Так продолжалось некоторое время, но вот и ругань, и собачий лай — всё перекрылось резким свистом. И все замерли — собаки и люди. И все увидели (кроме тех, кто еще находился в мешке) человека в милицейской фуражке, в расстегнутом кителе и в каких-то странных, не по форме, брюках. Человек этот отнял свисток ото рта и негромко, с расстановкой произнёс:

— Драку прекратить. Нарушаете закон. Мешок развязать. Акт составим после.

Тётя Тоня уже сорвала верёвку, раскрыла мешок, и оттуда выкатились два живых существа. Одно — похожее на чёрного ягнёнка, а другое, как потом стало ясно, — на чёрный утюг. «Ягнёнок» сразу бросился к Тамаре и потом к тёте Тоне, а «утюг» начал с Семёныча и не оставил без внимания никого. Даже чуть было не подскочил к своему тюремщику, но вовремя спружинил на коротеньких лапках и кинулся всех приветствовать по второму кругу…

Галки все-таки оказались правы: дождь собирался, собирался и наконец — пошёл. Но его заметили, только когда уже сидели в машине, и Сева установил щётки на ветровом стекле.

— Интересна я знать, — сказала тетя Тоня про Кнопкиного собрата по несчастью. — Завтра опять объявление надо вывесить? А пока заберу его к себе, пожалуй.

— Почему это к себе? — спросил Семёныч. — По-моему, он меня первого приветил? Нет, разве?..

Они уже ехали, когда Сева опустил стекло, высунулся и помахал белобрысой фигурке, маячившей на косогоре. И все, кто в машине, тоже замахали, заулыбались, но навряд ли Коля разглядел их благодарные улыбки — потому что был слишком далеко.

— …Да, — заключила Марья Ивановна свой пространный рассказ, — как считают некоторые люди, жизнью правит случай. Другие же полагают, что случай — это беспричинное начало, отвергающее Провидение. Впрочем, «третьи» не согласны ни с теми, ни с другими. Но то, что я вам рассказала, Юра, чистая правда… За малыми исключениями…

В Москве я успокоения не находил. Насчёт моих автомобильных дел по-прежнему царило полное молчание; в отношении работы — тоже никаких изменений, если не считать предложения написать короткую рецензию на стихи, присланные в редакцию детского журнала — того самого, где я значился под фамилией Ст. Радальцев (без запрещенной буквы «т»). Не развеивала тоску даже рассказанная по этому поводу одним приятелем совершенно правдивая история про то, что у них на работе есть мужик по фамилии Лядский и с именем Борис, который упорно подписывается сами понимаете как, и никто ему не запрещает — наоборот, поощряют.

Из-за плохого настроения рецензия получилась у меня чрезмерно едкой, однако переделывать не стал. Почти уверен: если вы прочитали хотя бы несколько строк из этих стихов, то вполне бы меня одобрили.

Вот, к примеру:

Мелькнула смелая мысль: а может так и следует писать для детей? Чтобы проще пареной репы, неприхотливо, безыскусно, непритязательно — как сами они мыслят… Вспомнился старинный дореволюционный стишок, который в раннем детстве слышал от кого-то из взрослых: