Юрий Хазанов - Горечь

Я был на читке, и пьеса (называлась она «А у нас во дворе…») понравилась. Понравилась и Галя — знакомая Бори, с которой тот приехал сюда из Москвы, — темноволосая, милая, очень женственная женщина. (Намеренно прибегаю к тавтологии, чтобы подчеркнуть её приятность во всех отношениях. С Галей мы продолжали дружить и после ранней смерти Бори, вплоть до её кончины.)

Знакомство с Борей быстро перерастало в дружбу. Он был из тех, кто умел дружить и открыто шёл на дружбу, не навязываясь при этом сам, но и не рождая у другого человека ощущения, что тот набивается к нему в приятели. Хотя характер у него был нелёгкий, а вскорости ещё отяготился серьёзной болезнью сердца. Страдать от него больше всего приходилось бедной Гале.

Боря был из тех, к кому в полной мере относятся набившие оскомину слова: «с ним — хоть в разведку». Я, во всяком случае, пошёл бы с ним, не раздумывая, опасаясь, впрочем, лишь одного: что оба мы не удержались бы от громких споров, чем, опасаюсь, выдали бы себя врагу. (Но это всего лишь дурацкая шутка, а на самом деле Боря был из тех, на кого всегда и везде можно положиться, и он, извините за штамп, доказал это всей своей, к сожалению, недолгой жизнью.)

Я мог бы и хотел много чего поведать о Боре, но, дабы избежать упрёков в пристрастности, предоставлю слово другим его друзьям — в том числе более давним и близким, нежели я.

Заранее назову фамилии, чтобы не обвинили в плагиате, но кавычек ставить не стану, а также позволю себе перемешать их высказывания и, разумеется, значительно сократить. И ещё: никогда бы не стал писать о некоторых подробностях частной жизни Бори (не имея возможности заручиться его согласием), никогда не поступил бы «по-папарацийному» (изобретённое мною наречие от «папарации»), если бы всё, о чём сейчас напишу, не было уже опубликовано в очерках его друзей.

…Подняться на трибуну этого собрания и сказать то, что думаю, требует таких же душевных сил, что и подняться в атаку. Нормально это? Нет, ненормально… Каждый раз приходится по капле выдавливать из себя… опасение… страх…

Примерно так говорил Борис Балтер на партийном собрании московских писателей в 1966 году и немного позднее на заседании бюро районного комитета партии, где рассматривалось его «персональное дело», по которому он обвинялся в подписании и распространении так называемого «письма 84-х писателей» — в защиту тех творческих работников, кого несправедливо преследовали, лишали возможности работать, исключали из их союзов, сажали в тюрьмы…

…Я вступил в партию не для карьеры, — ещё говорил тогда же Балтер своим гонителям, — и не ради того, чтобы мне легче жилось. В феврале 1942-го под Новоржевом наша 357-я стрелковая дивизия попала в окружение, и самой большой опасности в этой обстановке подвергались коммунисты, войсковые разведчики и евреи. Я принадлежал к двум из этих трёх категорий, но всё же подал заявление в партию…

Ещё Борис говорил, что на таком же собрании, лет тридцать назад, его исключали из комсомола — за то, что он, мальчишка, не хотел и не мог поверить, что его мать, кого недавно арестовали, — враг народа и её нужно гноить в тюрьме или расстрелять…

От автора . Не могу и я до конца уразуметь, почему то, страшное, чудовищное и необъяснимое, что многие из нас на протяжении долгих лет испытывали на себе, становясь его жертвами или молчаливыми свидетелями, — почему знание всего этого не становилось хотя бы препятствием для пополнения рядов того передового отряда, от имени которого весь этот кошмар вершился? Не в первый раз вспоминаю о своей жене Римме, кто ещё в подростковом возрасте поклялась самой себе — это произошло после ареста трёх её родственников и расстрела двух из них — поклялась никогда не вступать даже в комсомол, а также не касаться подошвами ног земли московского Кремля. И выполнила свою клятву. (Ничего, конечно, этим не изменив в стране, но хотя бы у себя в душе.)

А три десятилетия назад Бориса Балтера исключили не только из комсомола, но из ленинградского военного училища, куда он только что поступил. Однако он тогда не смирился: писал куда-то заявления — о себе, о матери, и в конце концов добился… Нет, мать не освободили, она шесть лет отсидела в лагере, откуда её выпустили по болезни, и, проболев два года дома, скончалась. Но Боря всё же сумел поступить в такое же пехотное училище в Киеве и оттуда попал в 1939-м на войну с Финляндией, был ранен, а через год удостоился чести отправиться в командирском звании на войну с Германией.