Дэвид Гилмор - Что сказал бы Генри Миллер...

— Мне никогда не нравилось смотреть кино вместе с Хлоей, — проговорил Джеси. — Меня коробило от того, что она говорила.

— Нельзя оставаться с женщиной, если не можешь ходить с ней в кино, — изрек я тоном, напоминавшим дедушку Уолтона. — Что же она тебе такое говорила?

Некоторое время сын следил за падавшими снежинками. В свете уличных фонарей казалось, что глаза его блестят серебром.

— Чушь несла всякую. Вроде как поддеть меня все время хотела. Как будто хотела сыграть свою обычную роль молодой профессионалки.

— Эта ее поза уже начинает утомлять.

— Да, особенно когда смотришь фильм, который тебе и в самом деле нравится. Поэтому с души воротит, когда кто-то при этом старается казаться «интересным». Хочется, чтобы фильм человеку просто понравился. Знаешь, что Хлоя однажды сказала? Она заявила, что «Лолита» Стэнли Кубрика лучше, чем «Лолита» Эдриана Лайна. — Джеси покачал головой и подался вперед. Мне показалось, что он выглядит как солдат-новобранец. — А ведь это совсем не так, — добавил он. — «Лолита» Эдриана Лайна — просто шедевр.

— Да, ты прав.

— Я сводил Хлою на «Крестного отца», — продолжал Джеси. — Но перед началом фильма сказал ей: «Мне совсем не хочется слышать от тебя какие-то замечания по поводу этого фильма, договорились?»

— И как она к этому отнеслась?

— Она сказала, что я пытаюсь ее «подавлять», что у нее есть право на собственное мнение.

— А ты что ей ответил?

— «Нет, по поводу „Крестного отца“ у тебя нет права на собственное мнение».

— Что же произошло потом?

— Кажется, мы поругались, — устало ответил Джеси. (Все мысли ведут в Рим.) Снег, казалось, усиливался, он вился, кружился, вихрился в лучах уличных фонарей, в ярком свете фар проезжавших по улице машин. — Мне только хотелось, чтобы фильм ей понравился. Это же так просто.

— Ну, Джеси, не знаю, мне совсем не кажется, что о такой любви можно только мечтать. Вы в кино вместе ходить не можете, потому что она тебя все время достает, гулять вы тоже вместе не можете, потому что она тебя утомляет.

— Странно, — он снова покачал головой и через некоторое время добавил: — Вся эта лабуда у меня теперь выветрилась из памяти. Я только помню, что с ней мне было очень хорошо.

На крыльце зажегся свет — к нам вышла моя жена. Ножки стульев скрипнули по снегу, разговор стих, но вскоре возобновился. Тина знала, что может с нами остаться. Через некоторое время я решил вернуться в дом. Мне казалось, у нее было, что сказать Джеси, чтобы его подбодрить и сделать так, чтобы ему стало легче. В университетские годы наша Тина не пропускала ни одной вечеринки. Я знал, что она без особого труда может отвлечь Джеси от этой эпопеи с Морганом, но чувствовал, что сам при этом — третий лишний. Пять минут спустя я выглянул в окно гостиной. Тина что-то говорила, а Джеси слушал. Потом, к моему величайшему удивлению, с крыльца донесся их смех, чего я меньше всего ожидал услышать.

Со временем это стало своего рода ритуалом — в конце дня Тина и Джеси выходили на крыльцо выкурить сигарету и поболтать. Я никогда не составлял им компанию, их разговоры носили сугубо личный характер, а я радовался в душе, зная, что у Джеси есть возможность поговорить с женщиной, которая значительно старше его и имеет такой опыт, от которого просто дух захватывает. Я отдавал себе отчет в том, что Тина рассказывает ему о своих университетских годах такое, о чем сам я даже не догадывался, да и о последующих годах жизни, которые сама она называла «годами вечеринок». Мне никогда в голову не приходило спрашивать у них, о чем они там секретничали. Есть такие двери, которые лучше не открывать.

Бросив взгляд на желтые карточки на холодильнике, я вспомнил, что хотел еще раз показать сыну «Эту замечательную жизнь», но, испугавшись, что в роли Донны Рид он может увидеть Хлою, в последний момент я передумал и показал ему «Порок сердца». Мне не очень хотелось смотреть с Джеси французский экспериментальный фильм — я знал, что ему скорее нужно было развлечься, — но эта картина настолько хороша, что ее стоило снимать.

Как и «Четыреста ударов», «Порок сердца» Луи Малля посвящен возрасту взросления, странной неловкости, некоторой экстравагантности богатой внутренней жизни, какая бывает у мальчишек, входящих во взрослую жизнь. Это период удивительной ранимости, к которому любят возвращаться писатели, потому что, как мне кажется, это время особенно глубоко западает в память, еще мягкую, как не застывший цемент.