Андрей Волос - Предатель

Говорил Кириллов вовсе не для того, чтобы просветить ученика или воспитать в нем нечто такое, что он осознает в себе самом: ибо если что и воспитуемо, то собственными усилиями воспитуемого, а не горлобесием вчуже. Говорил старик для себя, вновь и вновь укрепляясь в собственных, десятилетиями пестуемых вопреки здравому смыслу и практике паскудной жизни, мыслях… Артем слушал, кивая и наслаждаясь, и в какой-то момент, когда он совершенно уж погрузился в жаркую, с яростными вскриками, речь, ему вдруг представилось, что не Кириллов уже, а сам он — поседелый, полыселый, прознавший все обо всем, но не утративший детского стремления к тому, чего, может, и нет на белом свете, — так же яростно и громко, заранее отметая возможные возражения, говорит что-то человеку иного — нового — поколения…

— Теперь-то что толковать, — старик расстроенно махнул рукой. — Теперь уж когда вернешься… Надо тебе за икону браться, надо. Сейчас ты молодой еще, потому более или менее свободен. А как вырастешь, пару выставок пройдешь, тут же начнется! Где жизнь? Где современный образ советского человека?.. Умотаешься отвечать! Будешь весь свой век на две стороны работать: что свое, от чего сердце сжимается и душа поет, — за шкаф! А что под их дудку — «Рыбаки», «Страды» там всякие, «Металлурги», «Шофера» — это в залы, на люди! Чтоб какой-нибудь хер, который в нашем деле ни аза, в газетке прописал: вот, дескать, Артем Ковригин верно отражает! Жизнь кипит на полотнах Ковригина!.. Образ советского человека проглядывает!..

Допили остатки.

— Нет, этого мне теперь и на дух не надо, — сказал Кириллов. — Чтобы мной козлы эти командовали!.. Нет уж, хватит. Я теперь наособицу… Помолясь, без спешки, иконку напишу, оближу ее, как ребеночка, отдам в хорошие руки за невеликую мзду — на три месяца хватает. Душевное читаю, с хорошими людьми говорю… в храм хожу часто. Как сил накоплю — новую доску готовлю… Отец Глеб «Казанскую»-то мою пристроил? — спросил он вперебив себе.

С отцом Глебом Кириллова познакомил именно Артем, и это составляло предмет его тайной гордости: двух таких зубров свести не каждому выпадает…

— Пристроил, — кивнул он. — На видном месте висит.

— Увидишь его?

— Собирался.

— Привет передавай… Кириллов, скажи, кланяется…

— Непременно.

— Ну, ты, стало быть, того, — прощаясь, сказал художник. Обнял за шею, прижался теплой щекой к щеке. — Держись там, смотри… Вернешься — договорим. Нам с тобой еще толковать и толковать… Долги роздал?

Шапка джигита тоже юлила у дверей, провожая.

— До копья, — кивнул Артем. — Чист аки голубь.

Он и впрямь вот уже несколько дней пребывал в возвышенном состоянии человека, не имеющего долгов. При увольнении денег решил не жалеть, с ведома Колесникова выкатил санитарам приемного отделения шесть бутылок водки. Но выкатил хитро — под конец дежурства, в пять часов утра. Вышло без напряжения и перебора: уже к восьми пьяные провожатые (даже не пьяные, пожалуй, а просто чумные; не то время суток, чтобы водку хлестать), погорланив и по мере сил снабдив его всей имевшейся у них армейской мудростью, разбрелись кто куда, и проводы окончились. Сам же он дождался, когда откроется бухгалтерия, сдал обходной, получил под расчет свои кровные (был приятно удивлен нежданным тридцати рублям выходного пособия) — да и был таков. С друзьями повидался; с родителями попрощался… с отцом Глебом еще проститься да у Киры с Герой посидеть… вот, пожалуй, и все.

— Чист, — повторил Артем со вздохом.

— А на Лизке женился? — хитро щурясь, спросил Кириллов, ожидая, должно быть, получить в ответ какую-нибудь невнятицу.

— Сегодня, — ответил Артем. — Сейчас в ЗАГС поедем.

— Да ты что?! — изумился Кириллов. — Молодцом! Ну поздравляю! Лизка хорошая у тебя, чего ты! Все путем будет! Глядишь, детишки пойдут!

Артем хмыкнул.

— Пошли уже. Потому и женимся.

Кира пришла чуть раньше и стояла у подъезда, дожидаясь назначенного времени. Опаздывать нельзя — дело заведено строго-настрого, опоздаешь — так и дверь не откроют из опасения, что нагрянул кого не ждали. А если раньше пришел — тоже не ломись, постой внизу. Потому что, во-первых, должно остаться в жизни отца Глеба хоть немного своего личного, собственного, ни с кем не разделенного времени. А во-вторых, будет возможность убедиться, что за тобой никто ненужный не приплелся.

Отец Глеб жестко требовал соблюдения конспирации: был уверен, что если комитетчики прознают о существовании его потаенного храма, беды не миновать: сам он ничего не боялся, даже, пожалуй, рад был бы пострадать за веру; но завещано ему было не о радостях своих помышлять, а беречь храм.