Андрей Волос - Предатель

С тех пор прошло два с лишним года; за это время прошуршало, прознобило множество слухов о тамошних делах, один другого страшнее и гаже. Слухи вынужденно сочетались со свойственным человеку желанием верить в добро, а также с газетным трезвоном, духоподъемными песнями, телерепортажами, в которых румяные комсорги жаловались на свои тамошние проблемы: не хватало подчас хорошей воспитательной литературы, а та, что имелась в наличии, шла нарасхват, командиры чуть не до драки спорили, которому взводу первым посчастливится прочесть трилогию («Малая земля», «Возрождение» и «Целина»), чавкающе-чмокающий автор которой столь заслуженно снискал лавры Ленинской премии; с вентиляторами в Ленинских комнатах иногда было напряженно; столичные артисты не успевали в некоторых случаях объехать части; трудновато также приходилось с возможностью принять желающих на курсы заочного Университета марксизма-ленинизма… ну и в том же духе.

Ни желание верить в добро, ни бескорыстные усилия звонарей не могли затмить брезжущее понимание смысла происходящего: чтобы комсорговы подопечные бодрее шагали туда, где будет нарушена целостность основных артерий и вен, следует до последней секунды оберегать их от запаха и вида крови.

В общем, когда позвонил Артем и между делом, как нечто незначащее, посмеиваясь, сообщил, что его забирают в армию, Бронников вспомнил именно тот зимний вечер, именно ту болтовню о бронежилетах…

Военкоматы мели жестко, это и прежде было известно, врачебные комиссии жестко либеральничали, легко документируя похвальное желание выглядеть здоровым и безжалостно разоблачая наивные попытки сказаться больным. Простые уловки вроде неявки по повестке не действовали: нагрянут вживую, будут тарабанить в двери, в случае неуспеха двинутся по месту работы, начнут трясти начальников, требуя немедленно предъявить уклониста. Поговаривали, что и в метро проверяют молодых людей соответствующего возраста. Конечно, можно было с работы уволиться, в метро не соваться, дома не показываться, но тогда по месту прописки должны были остаться железные люди, готовые вынести каждодневные визиты недоброй милиции, на что Артемовы старики в силу преклонного возраста и нездоровья способны явно не были.

Однако понятно, что Кира, во-первых, и сама могла много чего сделать, и, во-вторых, сокурсниц у нее в разных отраслях врачебной науки оставалось вдосталь (сокурсников было куда меньше — многие успели умереть от водки). И если, скажем, не хочется впоследствии всю жизнь с диагнозом мыкаться, так не обязательно по психиатрии идти, можно и по соматике пустить, никто не мешает, мыслимых причин полно — почки-печень, селезенка, близорукость, сердце…

Однако будущий призывник на первые же слова заявил наотрез, что помогать ему не надо, он сам в больнице работает: дескать, за себя самого радеть куда сподручней. То есть чтобы, значит, не совались. И даже не рыпались.

Самого Бронникова в ту пору просто колотило. Казалось бы — с чего?.. ведь не сын, в конце концов… но колотило так, будто речь шла о сыне.

Прежде он не знал чувства, столь чистого в своей незамутненной беспросветности. Даже в дурке, в мути окружающего безумия, когда, казалось, вот-вот что-то лопнет в голове, порвется — и прощай навсегда здравый ум. (Или уже поблекло, затянулось жизнью?)

С чем сравнить?

Ну как если бы он, с детства шагая по земле из конца в конец, с улицы на улицу, из дома в дом, топая по твердой и сплошной поверхности без каких-либо опасений (а то даже и переходя на бег); так вот, шастая туда-сюда — вправо-влево, за угол, из-за угла, в переулок и на площадь, по бульвару и проспекту, по камням и по земле, по асфальту и по оставшимся кое-где мостовым, — твердо ставя стопы куда придется и будучи бессознательно уверенным, что, куда бы ни поставил, стопа все равно найдет себе опору, — так вот, как если бы он неожиданно прозрел и увидел, что пути, по которым прежде беззаботно хаживал, представляют собой отнюдь не широкие площади и безопасные тротуары, а прихотливое сплетение узеньких троп, разделенных черными, безнадежно глубокими пропастями.

Оказалось, стоит лишь чуть шатнуться в сторону — и камнем ухнешь вниз, бесполезно извиваясь и крича, пока не распылишься на чугунных остриях; оказалось, только слепота мешала видеть тщетность попыток пройти, не сорвавшись; только случай помогал остаться в живых.

Как если бы пела птичка на ветке, шевелило дерево листвой, бежали по небу облака и вообще происходили некоторые события, ничем не связанные между собой, и не было бы видно вперед далее, чем на гулькин нос. Но однажды ни с того ни с сего покровы стали прозрачны, и тогда обнаружилось, что птичка является такой же шестеренкой, как жучок и бабочка, и облако приспособлено к маховику, и шевеление листьев также вызывается строго определенным движением некоторого элемента огромного, стучащего днем и ночью механизма. Который никакими силами нельзя ни выключить, ни заставить делать что-нибудь другое: как не остановить локомотив, грохочущий по рельсам. И сами рельсы — не переложить!..