Юрий Азаров - Подозреваемый

"А ну постой пару минут", или: "Покажи-ка свой локоток", или: "Дай-ка я напишу твою ступню". И я писал ее ступню, бледную со светловатым бежевым овалом пяты, с голубыми прожилками и очаровательным мизинчиком, уютно завершающим очертания ноги. Невольно приходили на ум восклицания Инокентьева: "Я мог часами смотреть и ласкать мизинцы на ступнях моей Магды! Вам не понять этого, вам бы все высшее утопить в технологии…" Нет, что-то определенно было в заблудшем и загрязненно измочаленном гении телевизионного босса, который успел прославиться на телевидении своими бесконечными шоу, где полная даже вывороченная наизнанку откровенность захватывала зрителей своей скрытой пошлостью, оголтелой сексуальной изворотливостью, где от таинственных розоватых мизинчиков старого развратника ничего не оставалось, потому что эти мизинчики таили в себе его порывы к абсолютной чистоте, которая, к сожалению, уже никому была не нужна. Его программы имели баснословный успех, может быть, поэтому, а может быть, и по каким-то финансовым причинам, но однажды утром, выходя из своего дома, он был убит, застрелен наповал, и вся страна горевала по усопшему, и хоронили его с такими почестями, с каким давно уже никого не хоронили. Странно, но на этих похоронах бедного рыцаря телеэкрана и тюремных нар не было ни Касторского, ни Ириши. Ходили слухи, что и они были причастны к смерти Зурабыча. Во время убийства преспокойно отогревали свои косточки на Гавайских островах, а по приезде возложили на могилу Инокентьева пышные венки. Я тоже не был на похоронах: не пустила Светлана.

— Твое место здесь, у мольберта, рядом со мной и с Ванюшей, — сказала Светлана и крепко поцеловала меня.

И я писал, вкладывая в живопись всю свою горячую нежность: накопленные годами страдания и радости вкрапливались в каждый миллиметр холста. Во мне родилась особая бережность к полотну, все до мелочей тщательно прописывалось, но это не было приторным зализыванием пустых мест. В экономных ударах кисти ощущалась, я это чувствовал, моя мужская мощь, нежность Светланы и сладостно чистое дыхание моего первенца!

Изредка к нам приезжали ее родители. Давно в прошлое ушли те мгновения, когда плачущая Ксения Петровна за свою бестактность просила у меня прощение, и я, к великому удовольствию Светланы, простил ее: дочь любила свою мать, и я этому радовался, часто вспоминая то, как нескладно развивались мои отношения с матерью. Я говорил себе: пусть Светлана любит всех, тогда и мне и моему ребенку будет хорошо.

Я был счастлив еще и потому, что меня напрочь оставили в покое. И этим покоем я был обязан Косте, Назарову и Шилову. Они, я знаю, встречались с Касторским и Шамраем. О чем они говорили, я лишь догадывался, а в общении со мной подчеркивали:

— Все идет отлично. Ваше дело — создавать шедевры! На меньшее мы не согласны.

Шамрай, Касторский, Антонов, Мерцалов и многие другие, как бы соревнуясь друг с другом, ратовали за демократию, называя ее правоосновой государства. Кто-то им писал умные и правильные слова, поражавшие иной раз отчаянной левизной.

— Мы за такую демократию, — говорили они, — которая формирует у народа волю к согласию. Власть, какой бы сильной она ни была, должна беречь оппозицию, ибо только оппозиция составляет стержень подлинной демократичности. Власть должна уметь сознательно ограничивать себя, даже порой в ущерб себе. — Поэтому они всякий раз приветствовали прессу, где на них рисовались карикатуры и писались критические статьи. — Демократия, — твердили они, — это умение примириться с врагом, это признание большинством меньшинства, это признание инакомыслящих, это преодоление силы охлократизма! — Все это означало только одно: "И мы хотим и будем властвовать на этой земле. Издавайте законы, сажайте в тюрьмы нерадивых, кормите народ, а мы будем делать свое дело, и место у изобильного корыта не уступим никому".

Эти выверты оборотней были ясны, как божий день, таким поборникам истинного правотворчества, какими были Назаров, Шилов, Костя Рубцов, Солин и многие другие. Между силами добра и зла наметилось что-то вроде перетягивания канатов. Зло, будучи более изощренным, с большей эффективностью использовало преимущества демократии, так как располагало открытыми и скрытыми сферами влияния. К перетягиванию канатов то и дело подключали так называемые народные массы, благодаря которым зло, как правило, побеждало, набирая большее количество голосов и баллов в различных выборах, рейтингах, социологических замерах.