Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Вторую иль третью неделю
упёртый, как гирокомпас,
мы шарим лучом по апрелю —
апрель
выбирает
не нас!
Мы тычемся рыбою в стенку.
Мы мечемся птицей в окне,
як Хамлет, играющий сценку, —
мы чувствуем: рядом оне —
оне, расчудесныя в мире
меж муз, сабинянок и мымр,
живут где-нибудь на Таймыре.
Но не
вызывает
Таймыр!
Ему и без нас параллельно,
не мы для него ватерпас.
И эдак вот ежеапрельно:
Таймыр
вызывает
не нас!
Мы жалобим братьев и сёстров,
мы полним пространство тоской —
ну что это
за полуостров
неамбивалентный какой?!
Ах, господи боже всесильный!
За что нам такой падеграс —
как в камере
морозильной?..
Когда уже свистнут и нас?
Ах, господи, ты же владыка,
уважь и подстрой — факен шит! —
пускай от случайного тыка
и наш телефон запищит,
не то что полцарства — полмира
за чудо простого звонка…
Пошли же нам вызов с Таймыра,
пока мы…
неважно…
пока….

Бывает, вздыбишься и выбросишь
из памяти и с небеси.
Ведь там, где нету, — и не выпросишь,
как жалостливо ни проси.
Не то наоборот: артачишься,
выскабливаешь от грязна…
А коли есть — уже не спрячешься.
спросите страуса, он зна…

…и душа моя летела
над распятой мостовой,
и размахивала телом
у себя над головой,
и увиливала в пьянство,
и гори оно огнём,
и как чепчики в пространство
улетали день за днём…
и у той, что всех дороже,
чей я помнил каждый вздох,
не хватило той же дрожи,
от которой я издох…

…и куда мне прикажешь
девать эту нежность,
которой уже вагон? —
непродажную
и непослушную нежность,
разбуженную однажды —
неизбежную,
ныне неспешную,
ненасмешливую испокон
нежность,
неотличимую ни от тоски,
ни от чёртовой жажды…
и зачем мне писать
и думать, и чувствовать
что-нибудь там ещё,
если всё существо
переполнено ею — ею одною?..
и всего страшнее —
ну что за неисповедимое волшебство! —
это напрочь невидимое,
временем неповредимое вещество
не способно овеществиться,
и я вою…
и я ною…
и делаюсь зверем,
и мы не верим,
что этот вот — тоже я:
всё — на кон,
на красное,
неразнообразное,
всё — на слово…
и мне прекрасно —
мгновенье, и два, и снова —
бизон, свинья,
тигр, баран, обезьяна, собака, змея
и опять — дракон:
весь зодиак и весь зоосад
и, отматывая назад,
я коротко праздную —
долго горюю,
и не дано иного…
и я говорю:
это, может быть, ты —
я не знаю ещё, я тщусь,
но, может быть, это ты —
я впервые в жизни боюсь признаться:
ты —
шанс поквитаться
и с ощущением пустоты,
и с невезением — в первостепенном —
да, господи: просто в главном!
не средство отмщения,
а — вообще:
вообще — понимаешь? — ты:
как возвращение
и воплощенье
юношеской мечты
жить извращённо и одновременно
в выдуманном
и в явном…
время тикает,
время — другой,
а всё-таки тоже зверь:
зверь, не знающий лжи,
зверь навсегда,
зверь изнутри —
продлевающий,
но и одолевающий
заснеженность
и безбрежность…
задуши моё сердце,
выпотроши и изжарь
или свари,
и сожри — в одиночку!
не торопясь, по кусочку —
но только скажи:
куда? — ну куда мне девать теперь
мою тихую
дикую
нежность?

Море воет горевое —
даже на море весна.
Я забыл, что значит двое.
Одинокая сосна
на утёсе надо мною
из скабрёзного стишка.
А над нею проливное
небо — нежностью больное,
и до бездны полпрыжка.
Было мило — стало пьяно,
дыбил бред — надыбал брод
на задворках океана
у босфоровых ворот.
Было присно — стало ныне,
поменялись полюса.
Где иконы? где богини?
самогон на анальгине —
та же божия роса.
Ты, наверное, волшебница,
премудрая краса,
перламутровые гребни
собирают волоса…
Дай мартини, а не яда —
водка яд, а я живу.
Ну и что, что без пригляда?
Ты прости меня, наяда,
я с тобой не поплыву.
Чур без ох ты и без ух ты,
без етит твою и мля:
околоток этой бухты —
вот теперь моя земля!
Кирка (вспомнил), здесь мой берег,
поздно даже плыть домой:
не до рун, не до Америк —
всё осталось за кормой.
Впереди совсем немножко —
мимолётная как тень
солнца рваная дорожка
на закате в ясный день
по соленой ряби, рыбы
склизкий запах на блесне…
Что Магрибы и Карибы? —
тут со мною, как во сне
отдаления, сближения,
побеги за буйки,
огоньки воображенья,
звёзды, луны, отраженья
и другие маяки…