Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

И нате моё: ЁКОРНЫЙ ГЛАЗ…

Спасибо, судьба!

И не успел я додумать прощального монолога, как пронзавший казалось насквозь зрачок — пых! — и взорвался, расплёскивая липкую жижу глазного яблока. И не успел я испугаться ещё сильней, как по ушам проехала волна догнавшего-таки пулю грохота.

Сграбастанный, что кулёк с подарками, я умудрился извернуться и поворотить башку: у часовни стоял невозмутимый Тимур с упёртым в плечо карабином, из дула которого — так и хочется добавить — ещё валил дымок…

Мёртвые объятия мёртвого зверя уволокли меня вниз, и больше я ничего не помню…

Они объявились вдруг: дверь распахнулась, и в проёме — на фоне серого-серого нашего леса — Анька! В чём тогда и была, в джинсах белых да в тельняшке-топике, как только что с поляны. Вбежала, увидала Лёльку, та её, и завыли обе, общупываются, обглаживаются.

Тут и братан заходит. Ружьишко у стеночки приспособил и ко мне. Эти хнычут, а мы молча — какие уж ещё слова? слова потом — схватили друг дружку в охапки, аж зубы захрустели. Сперва зубы, а потом и рёбра: сдавил меня Валюха, что тот ведьмедь, и душит. И я хочу закричать ему: отпускай уже! дышать же нечем! а не могу, совсем задыхаюсь. Натурально дуба даю в братниных объятьях. И тут Лёлька — я не вижу её, слышу только — трясёт отца и вопит: «Отпусти его!» И Анька на подмогу: «Валь, Валь, ты чего?»

Он руки разжал — я и присел: пыхчу, воздух глотаю, понять ничего не могу. Ну ладно, говорит, ладно тебе, на радостях я это. Ага, говорю, неслабо радуешься! чуток бы покрепче, и… Чудной ты, говорит, Андрюх, честное слово! Чего мне тебя душить-то, сам подумай? Ты дочку мою год целый по чащобам водил, кормил, грел, баюкал, небось, даже — а я тебя душить?

Станешь, говорю, Валь, чудным… И на взгляд его натыкаюсь, а там ни радости, ни тени успокоения — горечь одна. И делается мне от горечи этой гораздо тревожней, чем минуту назад, пока их тут и духу не было. И только собираюсь я ощущением своим поделиться, а братан сурово так:

— Тимур где?

— Да тут где-то, — говорю.

— Где — тут?

— Да тут…

— Не вижу. Покажи.

— Валь!..

— Нет, ты покажи, где тут??? — да за ружьё…

А ружьё-то у него откуда? — успел подумать я и открыл глаза.

Я лежал в баньке, на полатях, зипуном дедовым спелёнутый. А поверх ещё и шинели, все, сколько на чердаке нашлось. Был белый день. Такой же мрачный как в оборвавшемся сне. Напротив — в том самом проёме — Лёлька. Сидит на табуретке, глаз не сводит. Только не лес серый за спиной, а бережок зелёный. А лес там, дальше, за озером, где и должен — расчёской, не крупнее. Не было, значит, никого. Бредил я, значит…

— Здорово, — говорю.

— Да я-то здорова, мне что будет. Пить хочешь?

Киваю — ответить сил нет: в горле сушь, в башке гуд. А у неё и ковшик уже под рукой. Поднесла, голову мне приподнимает. Я вцепился зубами в алюминий, глотаю, захлёбываюсь. Точно в анекдоте про убитого лося: чего-то я пью-пью, а мне всё хреновей и хреновей…

— Не торопись, — отнимает она посудину, — погоди немножко, потом ещё дам.

— Щас дай.

— Потом.

— Нет, щас!

— Да хр е на тебе!

— Ну не напился я, Лёль!

— И чего теперь? Теперь, значит, никогда уже не напьёшься.

И тут я понимаю: ой, что-то не так. Вот что только?

То есть, как это что? Да майка на ней — та, мамкина, в полосочку. Откуда здесь взялась?

— А-а-а! — прочитывает девчонка ужас у меня в глазах. — Дошло! Хочешь, ущипну?

И щиплет за щёку. Изо всех сил, как будто выдрать кусок пытается. А мне не больно.

— Ты кто? — спрашиваю.

— Начина-а-а-ается…

— А где Тим?

— Да что же вы все на нём помешались-то! — говорит она моим голосом и хватает забытое отцом ружьё.

— Нет! — ору я и просыпаюсь по-настоящему.

Просыпаюсь туда же, на палати. Мокрый как мышь: под одёжами в горячем поту, снаружи в холодном. Напротив Лёлька на табурете. С тем самым ковшиком. В своё одетая. Первым делом кошу глазом вдоль стены: нет ружья. Колун у стены. Тяжеленный Дедов колун.

Ну хоть так, что ли…

— Попьёшь? — спрашивает Лёлька как ни в чём не бывало и снова идёт ко мне, помогает поднять голову и снова подносит ко рту…

— Погоди, чего это? — отшатываюсь я от бьющего по ноздрям терпкого духа.

— Отвар, — удивляется она. — Я разные уже бадяжила. У бабки там куча банок с коробками. Да не бойся, я сама сначала пробовала. Нормально…

Делаю глоток — правда, нормально. Хорошо даже.

— Ущипни меня, — прошу я заговорщицки.