Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Да уж…

Вот это уж да…

Теперь старикановы недомолвки и у меня стали складываться в единый узор. Получалось, что целый виток жизни на планете был заведомо проклят, и Дед наш тысячи лет сидел и ждал, когда же, наконец, всё это кончится…

И вот, значит, откуда скорбь нутряная у нас, потомков — вся эта неизбывная рефлексия, чувство непрекращающегося стыда… Генетически оно в нас забито. С молоком материнским всосано. С молоком матери, которая тебе одновременно и бабушкой доводится… Не отсюда ли и грёзы о спасителе и мифы о непорочном его зачатии? — во искупление? Спаситель же! И значит должен быть чист! И не только от лотовщины с эдиповщиной — вообще от тыканья пениса в вагину…

Господи, да что же это — получается, и следующий виток обречён?.. А может, ничего? Может, обойдётся? Мои-то всё же двоюродные…

— Ох, Тимушка, и задачку ты выдумал, — и я попытался заглянуть ему в глаза: глаз у племянника было четыре, а голов две. — Давай знаешь что…

— Что?

Что!.. Знать бы ещё, что. И суметь сформулировывать.

— Давай думать, что ты просто слишком умный дурак, — я сделал-таки это! А он, подлец, не аплодировал:

— Да? И почему же тогда он меня прогнал?

— Когда?

— А когда прощались. Вопросы, говорит, имеешь? Я и спросил. А он: ну тогда и не об чем нам боле, геть, девчонку зови… Так что не надо. О чистоте там, о святости… Генетики вон вообще утверждают, что Ева была одна, а Адамов при ней целая куча…

Я вылупился на него, уже не в силах пересчитать глаза с головами.

— Это к вопросу о соловьях, — уточнил племяш, пытаясь сообразить, что же я в нём такое выглядываю.

— И генетики твои дураки, — я был искрен как никогда. — Короче. Хватит мудрить. Перебирайся в дом. А я, если хочешь, сюда перееду. Сегодня же.

Я напомнил себе Чапаева с картошками, у которого завтра бой, а ещё совсем ничего не готово.

— Смешной ты, дядьк!.. Она же ребёнок.

— Дак я ж не про то! Я же, что я — тут, а вы — там. И всё! Никто ж не говорит, что… Типун тебе!.. Конечно ребёнок! И наша задача помнить… И помнить как можно дольше, и тут мы единым фронтом, все как один, без дураков, там, слышь, осталось ещё?

— Навалом… Только тебе, кажись, хватит.

— Вот! Золотые слова. За что и ценю… Рад, что нашли общзык, — безалкогольная, если рассуждать трезво, сома сделала своё дело: только что найденный, он отказал раньше ног. — Обниматься бум? Пральн, не обязательн… В другой раз чо-нидь зажевать… А ты заходи, не стесняйсь… Всегда рады… А что по морде мне… Кстати, тяжёлая у тебя рука, оказвтс… Но эт пустяки дело житейскойское да?

И я не удержался, уцепил его за вихры и троекратно обслюнявил. Встал, плюхнулся назад, встал снова, тщательно прицелился к двери и услыхал:

— А с чего ты вообще взял, что она Ева?

— Привет! — я аж ха-ха поймал.

— Здорово, — ответил он мне в тон.

— Так…Тим… Тебе больше не наливать!

Угарную он всё-таки жидкость произвёл. А я, пожалуй, посошка-то хлобыстну. Даже через не могу.

— Ну а кто ж ещё-то? — и я хлобыстнул. — Ты, что ли?.. Или, может, я?

— Я не об этом, — на мгновение мне показалось, что этот жучила вообще не пил, мне споил всё своё варево. — Я говорю, откуда ты знаешь, что она Ева, а не Лилит?

— Ах во-о-о-он чво! — меня просто-таки скривило. — Интирресная млодой члвк у нас теософья плчается… ладн… в дргой раз дгворим… пойду я Тьм… чото глва с твоего мгрыча свсем чумовая.

— Никто не заставлял.

— Нет прблем, — и я как-то совсем уже по-клоунски поклонился и развёл руками. — Пют родители страдают дети. Эдем даз зайн тоисть.

— Чего?

— Необрщай… Прост необрщай и фффсё… Покеда, — и вышел, не дожидаясь напутствий.

Сразу же за порогом меня основательно вытошнило. Завершив процедуру, я отметил, что впервые в жизни блевал на церковь.

Ох как живо представлял я себе эту картину: мрачным серым утром из треклятого лесу выбегает растрёпанная женщина с младенцем на руках…

Нет, погоди, их должно быть трое, как нас…

И кто он, этот третий? мужчина? или ещё один ребёнок?.. или ещё одна женщина?..

Опять нет: две женщины с ребёнком — чересчур…

А ничего и не чересчур, наоборот, очень даже правильно выходит. Гляди сюда: одна почему-то гибнет — не та, дополнительная, а именно мать. Допустим, лес её в бессильной злобе стволом падающим по спине — хрясть! и она успевает только младенца товарке протянуть и кирдык. И малыш остаётся с неродной, с которой потом и…

Бррр! лядова сома… Тогда с чего Деду считать её мамой? Тогда же она просто Ева. Как Томка. И никаких терзаний. А Дед темнил… То есть, мотаем к началу: гибнет не мать, а как раз третья… Любой, в общем, третий гибнет, кто бы с ними ни вышел, мужик он её или дитя… Или не её совсем мужик и дитя какое-то левое, но остаться они с ребёнком должны вдвоём — сын и мать…