Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

К исходу вторых суток я переставал воспринимать обжитое годами пространство как своё — твари царили на нём безраздельно… Наконец какая-нибудь одна исхитрялась добраться до голой щиколотки и впивалась в неё побольнее любого комара, и я махал ногою как сумасшедший, рискуя переломать тонкие косточки ступни о ножки стола.

Сброшенное столь неадекватным порывом чудовище пыталось спастись, чтобы через миг или четверть часа вернуться и вгрызться в беззащитную плоть снова. И я кидался вдогонку, настигал и лупил по дюймовой хвосторогой мерзости тапком так, будто вколачивал в суковатое берёзовое полено гвоздь-сотку. Лупил, пока супостат не превращался в месиво на линолеуме и в нос не ударял запах протухших шпрот — мёртвые, они пахли шпротами…

Разделавшись с обидчицей, я возвращался к компьютеру, но тут начиналась фантомная чесотка, и я дрыгал ногами уже ежесекундно: мне представлялось, как по ним ползут. И дальше — хуже. По утрам, прежде чем напялить футболку со штанами, я долго и яростно тряс их на вытянутых руках. Я не мог натянуть носка, не вывернув его наизнанку. Я панически боялся сунуть ногу в туфлю, а руку в карман — уж где-где, а там идеальное место для засады.

Однако страшнее всего было спать.

Я не ложился, не обследовав подушек и не переворошив профилактически всей постели, понимая, что ничего этим не добьюсь — пододеяльник не глухой, они наверняка внутри. И даже улегшись, поминутно открывал глаза: периферическое зрение и сквозь сомкнутые веки время от времени оказывалось правым — ЭТО извивалось в сущих сантиметрах от лица. И в полнейшем уже отчаянии я сметал его подальше от себя, выскакивал из постели и бросался вдогонку — найти и уничтожить. Чтобы одной сволочью, а меньше…

Досадней всего, что кошки мои баталии не касались никоим боком: животина индифферентно дрыхла в ногах и разве что выказывала недовольство дерготнёй. Я воевал с супостатом в одиночку, что ваш Аника. День и ночь, ночь и день… А боящийся спать, опасающийся есть и элементарно трусящий опустить ноги на пол Аника — Аника никакой.

В конце концов я оказывался во власти настоящего невроза и был готов уже ко всему, лишь бы не случилось непоправимого — слово уховёртка означало одно: рано или поздно монстр заберётся ко мне в ухо. А не то и вовсе в ноздрю. И этого я уже не переживу…

Мне рекомендовали дихлофос, но тот скорее уморил бы меня самого или, того хуже, мою пушистую сожительницу. В нестерпимой духоте я шёл на немыслимое — запирал не прикрывавшийся даже на зиму балкон, но пришельцев не убывало: они лезли из-под плинтусов по всему периметру, и было ясно, что где-то под полом у них гнёзда.

Я чувствовал себя этаким Щелкунчиком и в ужасе ждал встречи с царём двухвосток, уповая на скорейший приход холодов — естественного и единственного врага моих единственных и естественных врагов. Так вот: едва ступив в ту избушку, я оказался в царстве того самого царя. Ежелетне преследовавший кошмар настиг меня и в Шиварихе. И я понял, что истинного кошмара прежде и представить себе не мог: тут они просто кишели…

Как и всякий, надеюсь, нормальный человек, я не переношу ни мышей, ни лягушек, ни прочей пронырливой гадости. Но мне было бы легче наткнуться здесь на полчища крыс или змей. Не приятней, но легче. Наверное, это в крови у нашего брата — бояться членистоногих. Помните Войну миров? — с Марса прилетели пауки. А Люди в Чёрном сражались с жуками. Эта агрессивная, слизистая внутри жизнь во все времена виделась сапиенсу самой враждебной.

Даже горстка обычных дождевых червей или совершенно безопасных опарышей могла поднять щетину на моём позвоночнике дыбом. Тут же не горстка правила бал — рой. Они напоминали стадо москитов, облепивших всё нутро избы — печь, стены, лавки… Омерзительная масса пребывала в непрекращающемся движении. Гигантские — вдвое крупнее привычных — двухвостки сновали по слоям товарок, бесстрастно грызя друг дружку. Унылым чёрным инеем осыпались они с потолка. А главное — толстый-толстый слой протеина под ногами откликнулся на моё вторжение знакомым, закладывающим уши хрустом и режущим носоглотку запахом испорченных консервов. И выжившие в устроенной мною давильне тотчас же устремились вверх…

Такой сарабанды я не отплясывал лет двадцать. С самого теплохода, где спьяну и на спор переплясал плюгавого афро-россиянина, мышечная система которого изначально устроена так, чтобы мне, белому, было его, лилового, умереть, а не переплясать. Но я смог, и выжил. И об этом как-нибудь в другой раз…