— Ну, голубчик, ну спасибо! — радовалась Валерия, покуда он топтался в прихожей. — Нет-нет, здесь не раздевайтесь! В комнате, в комнате!
Она, стуча костылем, прохромала в комнату. Он прошел за ней. Снял в комнате куртку, огляделся. Комната была разгорожена мебелью на отсеки точно так же, как когда-то у них в Камергерском. Шкафы с книгами. Бронзовая люстра с синей стеклянной вставкой…
— Похоже на нашу старую квартиру в Камергерском, — сказал Шурик. — Я там родился.
— Ну, я-то родилась в Вильно, в Вильнюсе, как теперь говорят. Но в школу уже пошла в Москве, в русскую. Я до семи лет по-русски не говорила. Родной язык у меня польский. И литовский. Дело в том, что мачеха моя по-русски очень плохо говорила, хотя последние двадцать лет здесь прожила. С папой мы по-польски говорили, а с Беатой — по-литовски. Так что русский у меня получился третий.
— Вот как? — удивился Шурик. — А со мной бабушка тоже очень рано начала по-французски говорить… А потом немецкому обучила…
— Ну, все и понятно… Вы, значит, как и я, родимое пятно капитализма…
— Как? — удивился Шурик.
Валерия засмеялась:
— Ну, раньше так говорили про всех бывших… Чай, кофе?
Овальный столик на одной ноге, как бабушкин, накрыт был заранее. Шурик сел и заметил, что ботинки его оставляют мокрые следы.
— Ой, извините… Можно, я ботинки сниму?
— Как вам удобнее… Конечно.
Он снова подошел к двери, расшнуровал ботинки, стащил с ног. Вынул из кармана куртки носовой платок, высморкался, провел рукой по волосам…
Она называла его то на «ты», то на «вы», иногда, на службе, подчеркнуто — Александром Александровичем, а то просто Шуриком. И теперь она была в растерянности, особенно после того, как он снял ботинки. Нет, расстояние надо было сокращать.
— Ну, как складываются твои дела на Урале? Что слышно от дочери? — Валерия сделала шаг в интимное пространство.
— А я и не знаю, — простодушно отозвался Шурик. — Она мне больше не звонила.
— А сам? — улыбнулась Валерия.
— Мы не договаривались. Я ведь просто помог ей… ну, выкрутиться из сложного положения. А больше ничего…
Ход оказался бесперспективным.
Либо я поглупела, либо потеряла женскую квалификацию, подумала про себя Валерия. На самом же деле она жаждала мужского интереса со стороны молодого человека, он же был приветлив, доброжелателен и совершенно индифферентен.
— О! — вскинула волосами Валерия. — У меня есть чудесный коньяк. Откройте, пожалуйста, дверку того маленького шкафчика… Нет-нет, другого, с живописью. Это во вкусе Фрагонара, не правда ли? Мачеха обожала… Вот-вот, и две рюмки коньячные… Как славно, когда обслуживают… Я все стараюсь так устроить, чтобы поменьше на кухню выходить. — Она указала на чайничек, стоявший на спиртовке. — А теперь наливайте, Шурик. Вы любите, я вижу, когда вами руководят?
— Кажется, да. Я уже думал об этом.
Шурик налил коньяк почти доверху рюмки.
— Вы налили хорошо, но неправильно, — засмеялась Валерия. — Я немного поруковожу. Знаете, я ведь могу вас не только библиотечному делу поучить. Есть еще множество вещей, которые я, вероятно, лучше вас знаю. — Она сделала паузу. Эта последняя фраза ей удалась. — Например, относительно коньяка. Наливают одну треть рюмки… Но это для светского приема. А для нашего случая как раз правильно по полной.
Валерия подняла рюмку, протянула ее к Шуриковой, дотронулась до нее осторожно. Едва коснулась. Она сделала медленный глоток, Шурик проглотил разом.
— У меня есть знакомый грузин, винодел. Он учил меня этой науке — пить вино и пить коньяк. Говорил, что питье — занятие чувственное. Требует обостренных чувств. Сначала он долго греет рюмку с коньяком. Вот так.
Она обняла круглое, как электрическая лампочка, дно рюмки обеими ладонями, приласкала его, немного поплескала нежными круговыми движениями по внутренним стенкам рюмки. Медленно поднесла рюмку к губам, коснулась рта. Прижала стекло к губе.
— Это надо делать очень нежно, очень любовно…
Она уже не рюмку держала в руке, она уже опробовала приближение к нему. Диванчик, на котором она сидела, был «дишес», двухместный.
Сядь, сядь сюда, мысленно приказала ему Валерия. Пожалуйста…
Он не пересел. Но именно в этот момент понял, чего от него ждут. И еще он понял, что она в смятении и просит у него помощи. Она была так красива, и женственна, и взросла, и умна. И хочет от него так немного… Да ради бога! О чем тут говорить? Господи, как всех женщин жалко, мелькнуло у Шурика. Всех…
Читать дальше
