Юрий Мамлеев - Мир и хохот

…Оно было ни на что не похоже, это пение. Не было слов, но безумно-таинственные звуки были, не знаемые на земле, от которых Митя внезапно стал медленно холодеть. Он стоял как вкопанный, а безграничный, бездонный холод медленно охватывал его, двигаясь вверх по телу, к сердцу. Такова уж была эта песня Ильи — песня небытия и смерти, и тихие звуки ее превращали все живое в холодный сгусток погибели земной жизни. Мертвая тишина этих звуков убивала наповал.

Митя все понял и решил бежать. Однако ноги, закоченев, не двигались. Усилием воли он пробудил в себе вечного бегуна, того, кем он был на самом деле. Это позволило ему сдвинуться с места — чуть-чуть, немного, ибо мертвые звуки замораживали дух, и еще мгновение — и все, конец, но в последний момент мастерство бегуна спасло Митю.

…Он бежал так, как никогда не бежал от самого себя. Полями, дачами, автомобильными дорогами, мимо многоэтажных построек — он мог долго бежать, и по мере бега Митя очухивался, холод ушел из всех клеток тела, а он, не веря своему спасению, визжал: «Я нашел сам себя… Я все понял… Теперь я буду бегать не от себя, а от небытия… Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» И он бежал, ловкий в этом деле. А потом уснул, рухнул на пол в квартире подмосковного своего приятеля, который впустил его и решил, что Митя сейчас «в чуде».

Что касается Лютова, то он улетел в далекую страну. Летел ночным рейсом, в самолете было немного пассажиров. Лютов поглядывал иногда в иллюминатор и часто бормотал: «Где же Петя?.. Где Петя?.. Где Петя?.. Петя где?!» Появилась луна, и ему показалось, что Петя может быть там. Приземление прошло благополучно.

…Тем временем в Москве жизнь продолжалась. У Аллы, собственно говоря, была не жизнь, а праздник. Стасик прямо не по дням, а по часам врастал в земное существование. Хотя хлопот в связи с этим было предостаточно. О возвращении, к примеру, в институт, где его похоронили, не могло быть и речи. Директор вообще все отрицал: и жизнь Станислава, и его смерть. Водитель, который должен был везти на кладбище Станислава или человека, похожего на него, вздрагивал при одном упоминании о Стасике. Но поскольку Алла и Лена были связаны и с Интернетом, на компьютере Станиславу устроили надомную работу в этой сфере. Человек явно врастал. И хохот его становился нормальным, и пел он по-человечески.

Но все-таки небольшие странности оставались, точнее случаи. К примеру, однажды на улице Ксеня и Алла буквально на минуту оставили Стасика одного — и сразу, в тот же момент, перед ним возник человек не совсем постижимого вида, и Станиславу показалось, что этот полунепостижимый подмигнул ему — хотя Стасик лица его почему-то не разглядел. Да было ли у него лицо? И еще Стасику почудилось, что в его собственном уме мелькнула мысль незнакомца: «Как это вы умудрились вынырнуть?»

Вопрос явно был обращен к Стасику.

Тут же интуитивно Алла окликнула его, Стасик обернулся… Потом взглянул опять — но незнакомец исчез, словно его и не возникало.

«Случаи» бывали, но ничего не рушилось, в конце концов.

Но Аллу удивляло, что и среди их соседей по квартире, у обывателей, проще говоря, вдруг тоже стал заходить ум за разум. Впрочем, муссировались только слухи, и то в связи с началом эры Водолея. Одна старушка напротив, очень интеллигентная, уверяла, что конца света не будет, но перемещения будут огромные. В конечном итоге время будет бегать взад и вперед, взад и вперед, и всякое понятие о жизни тогда перевернется вверх дном. А еще раньше будут такие открытия и такой разгул диких перемен везде и всюду, что половина человечества не поймет, что происходит, впадет в детство и отупеет, став бессмысленным. Одна четверть рода человеческого сойдет с ума, а другая четверть — приспособится и станет существовать. Слухи обрастали догадками.

Дядя Валя, вернувшись из глубокого запоя, так ошалел при виде возвращенного Станислава, что бросил пить. Завываниям не было конца. Дядя Валя же упорно твердил, что ежели обыватель завыл, то неведомых перемен в этом столетии, в этой новой эре не миновать.

Время неожиданно стало красться медленно, как подземный крот. Каждый день приносил что-то до боли значительное.

Вдруг Лене позвонил Дальниев, причем по делу, и надо было с ним встретиться. Лена назначила Ленинградский вокзал. Хаос, жизненное тихое безумие и дикий непонятный уют вокзальных кафе нравились ей. В метро, пока ехала, все время попадались родные глаза. Среди мешков, среди грязи и скорченных бомжей Лена и Дальниев нашли друг друга. Все было путем, они именно так и хотели увидеться, пусть даже просто по делу, без всякой видимой мистики.