Юрий Мамлеев - Мир и хохот

— Да я и не пью вовсе никогда. Так, балуюсь для губы, — разъяснил Коля.

— Ну, если вы забыли, как с лешими народ раньше рассчитывался, — продолжил Лемуров, — так я вам покажу другой способ. Вот.

И он вдруг безумно-дико захохотал, и хохот этот показался упадшим со звезд. Было в нем что-то, от чего старичок Терентьич свалился под стол.

— Ну вот, а вы леших боялись, — сказал Лемуров, поднимая старичка. — Вы своим хохотом его бейте. Он дико и громово хохочет, а вы еще поодичалей, похлеще, позагадочней. Чего в деревне на таких просторах стесняться.

— Выпьем, братцы, — проговорила женщина. — За нас.

— И за хохот этот, — по-деловому добавил Коля.

Выпили, старичок, правда, кряхтя.

— Зашиб голову маленько, — пожаловался он. Еще раз выпили. А третий раз — за черные помидоры.

После третьего раза мальчик Коля вдруг запел, хотя почти и не пил, а так, пригублял.

пел он на свой лад есенинский стих.

— Классику нельзя исправлять, — нежно вмешался Лемуров. — Но в данном случае это кстати. «Дремучее небо» — это хорошо. Попал в точку. Чье же творчество?

— А кто его знает? У нас все творцы, — холодно ответил старик, а потом, обратившись к мальчику, спросил: — Коля, а отчего ж ты все-таки так рано устал?

В это время в дверь тихо и потаенно постучали.

Хозяева замерли.

— Посланник пришел, — заметил Лемуров.

— Нет, это не он, — ответил Терентьич, покраснев. — Мы его воще почти не видим. И он входит и уходит незаметно для нас.

— Так поди посмотри, — проговорила Аксинья. Старичок, сгорбившись и в то же время слегка приплясывая, пошел узнавать, но быстро вернулся.

— Никого нет, — объявил он, почти про себя. Вскоре на улице немного потемнело — не то от туч, не то время пошло быстрее. Но тьма была бледная, будто утренняя. И в этой призрачной тьме за окном возникли, словно выросли из-под земли, лица деревенских. То были в основном старички и старухи, но средь них девочка лет двенадцати — точно вышедшая из болота.

— Станцевать, станцевать хотим! — раздались людские голоса. — Выходите к нам танцевать!

Терентьич ошалело выпятил глаза, но сказал скромно:

— Они всегда так. Зовут нас на ночь танцевать. Стук-стук — так и стучат в окно. Но мы не идем.

— И слава Богу, — вздохнула Аксинья. — Чего нам торопиться. В аду и так напляшемся вволю! Нам-то что!

— Она считает, что ад и рай — одно и то же, — хмуро буркнул Терентьич. — И там и там пение и пляски-в аду от горя, в раю — от счастья. А по ей, по Аксинье, выходит все равно, что счастье, что несчастье.

Лемуров удивился.

— Ого! Вы тут философы потаенные. Счастье и несчастье приравнять не каждый может…

Девочка за окном прильнула лицом к стеклу, и глаза ее светились, как зеленые звезды.

— Танцевать, танцевать, — шептала она, но с каждым словом ее лицо становилось все бледнее и бледнее.

— Кыш, кыш! — рассвирепел Терентьич и замахал руками сам себе…

К ночи хозяева улеглись, а Лемуров попросил разрешения ждать. «Милое дело», — ответил Терентьич с постели, углубляясь в подушку.

Примерно через часок раздались тихие скрипы, дребезжанье ключей, и перед взором Лемурова оказался Влад Руканов. «Я так и знал», — прошептал про себя Лемуров.

— Лева, еб твою мать! — раскатисто гаркнул Руканов. — Как я рад такой встрече!

Влад был кудряв, суров по виду, ростом мощен, но в глазах светились непредсказуемость и хохоток.

— Влад, я тоже всегда рад тебя видеть, — бормотнул Лемуров.

— Иди вот туда. В мою комнатку. Посидим на ночь, попьем чайку с чем-нибудь замысловатым…

И они прошли в комнатушку, где опять приютились за столиком у уютного подоконника в геранях. Хозяева и не пошевельнулись при всем при этом — спали природным сном.

Наконец, когда оба как-то пришли в форму, Лемуров спросил:

— Влад, это твоя работа? Я имею в виду деревенских, старичков-танцоров и так далее. Это ты их расшатал?

Влад хохотнул.

— Небылица получилась. Конечно, я. Но они и сами были достаточно тепленькие, по-своему уже шатались…

— А хозяева? — поинтересовался Лемуров, поводя носом.

— Этих я чуть-чуть приобщу. Есть в них что-то нашенское.

Лемуров замолк.

— Да ты не скучай, Лева, так, — опять хохотнул Влад. — Знаю я тебя. Из одной пещеры непредсказуемых вылезли. Но ты у нас был жалостливый, ишь ты какой…

Лемуров вздохнул, но сказал: